— Ладно, ладно, отстань. Иди куда хочешь.
— Нет, всё-таки подите сюда. — Видимо, что-то надумав, Сёдзо вошёл в кухню, схватил мать за мыльную руку и потащил в комнаты.
— Взгляните, маменька, сейчас как раз кстати, мы одни.
— Ну, что там ещё у тебя?
— Вот, взгляните-ка. — В глубине стенного шкафа в супружеской спальне, между плетёной корзиной и маленьким комодом, краснело что-то скомканное.
— Как вы думаете, что это там такое?
— Вон то, что ли?
— Это всё её грязное бельё. Она всё время вот так запихивает и запихивает и ничего не стирает. Там уже места нет, всё забито, у комода ящики не открываются.
— Странно. Она же всё аккуратно относит в прачечную.
— А трусики не носит.
— Хм, это трусики.
— Вот именно. Женщина, а такая неряха. Я уж не знаю, как и быть. Маменька, вам же всё известно, отчего вы её не отругаете? Меня всё браните, а Ёсико что угодно вытворяет, вы будто и не видите.
— Я же не знала, что у неё тут такое понапихано.
— Маменька! — испуганно воскликнул Сёдзо: мать влезла в стенной шкаф и начала штука за штукой вытаскивать грязное бельё.
— Зачем это вы?
— Да приведу в порядок.
— Бросьте, гадость же… Бросьте!
— Ладно, дай уж я.
— Где это видано, чтобы свекровь обстирывала невестку! Я вас, маменька, не просил. Скажите Ёсико, пускай сама постирает!
О-Рин, не обращая внимания, вытащила из глубины полутёмного шкафа пять или шесть скрученных вещей из красной английской фланели, охапкой отнесла их в кухню и положила в ведро для стирки.
— Стирать будете?
— Не твоё дело, ты мужчина, знай себе смотри да молчи.
— Отчего вы не велите Ёсико самой постирать, это же её бельё?
— Отстань, я только замочу, она увидит и сама постирает.
— Ерунда, она никогда ничего не видит.
Мать, конечно, только так говорит, она явно будет всё стирать сама. Сёдзо совсем расстроился. Даже не переодевшись, прямо в рабочей куртке, он обулся, сел на велосипед и выехал на улицу.
Он действительно собирался сходить поиграть в бильярд, но история с бельём вконец испортила ему настроение. Чёрт с ним, с бильярдом, подумал он и поехал куда глаза глядят, в полном расстройстве чувств трезвоня звонком.
Пешеходная дорожка вдоль реки Асиягава вывела его прямо на новую магистраль; переехав через мост, он повернул в сторону Кобе. Ещё не было пяти, но осеннее солнце опустилось уже совсем низко и светило почти параллельно прямой, как стрела, магистрали. В красных лучах заката сновали мимо люди и машины, за ними тянулись невиданно длинные тени. Низко наклонив голову, чтобы не ослепнуть от блеска асфальта, сверкавшего как сталь, Сёдзо проехал мимо рынка, приблизился к остановке автобуса, но тут заметил, что за линией электрички, у ограды больницы установил свои козлы Цукамото. Тот всецело ушёл в починку татами. Мгновенно оживившись, Сёдзо подъехал к нему и окликнул:
— Как работается?
— A-а, — отозвался Цукамото, не отрываясь от иглы: надо было закончить работу до темноты. — Куда это ты направился?
— Да так, никуда. Просто решил проехаться.
— У тебя дело ко мне?
— Нет-нет, — неуверенно ответил Сёдзо, волей-неволей изобразив некоторое смутное подобие улыбки. — Так, проезжал, дай, думаю, окликну…
— А, понятно. — И Цукамото снова погрузился в работу, как бы давая понять, что ему некогда уделять внимание разным людям, торчащим тут со своими велосипедами.
Сёдзо возмутился. По его мнению, даже самый занятой человек мог бы вежливо спросить: «Как у тебя дела?», или: «Всё ещё скучаешь по Лили?» Дело в том, что в присутствии Ёсико свою тоску по Лили ему приходилось тщательно скрывать, даже произносить слова со слогом «ли» он и то боялся, тоска не находила выхода, и теперь, неожиданно увидев Цукамото, он так обрадовался возможности наконец-то поведать кому-нибудь о своём горе и хоть немного облегчить душу. И Цукамото, конечно, следовало бы сказать ему что-нибудь в утешение или хотя бы извиниться за то, что долго не подавал вестей. Ведь в своё время, когда он отвёз Лили к Синако, он твёрдо обещал Сёдзо навещать её и сообщать, как она там, как с ней обращаются. Разумеется, это был их сугубо секретный уговор, ни О-Рин, ни Ёсико ничего не должны были об этом знать. Но он только с таким условием и согласился отдать любимую кису. А Цукамото с тех нор ни разу не выполнил обещания. В сущности, он просто ловко надул Сёдзо. Вот и теперь он вёл себя как ни в чём не бывало.
…Впрочем, может, и не надул, может, просто у него очень много работы и ему не до того? Конечно, раз уж они встретились, стоило бы отругать его как следует, но он так усердно работает, что с ним как-то и не заговоришь про кошку, а если заговоришь, то он, пожалуй, на тебя ещё и накричит. Сёдзо всё стоял, зачарованно следя за полётом иглы Цукамото, сверкавшей в лучах закатного солнца. Вокруг было пустынно, жилья в этом месте почти не было, к югу виднелся пруд, где разводили лягушек для ресторанов, к северу — недавно воздвигнутое дорожной администрацией в память жертв автомобильных катастроф каменное изваяние бодхисатвы Дзидзо, покровителя путников. За больницей тянулись поля, а за ними складки гор, ещё недавно так чётко различимые в прозрачном воздухе, но уже подёрнутые густой дымкой сумерек.