Исида расхаживает по кабинету, прыгает на колени Алин, затем перебирается на Раймона, снова возвращается к Алин, та ее гладит, но после четырех-пяти поглаживаний снова раздается шипение.
Собирая анамнез, параллельно наблюдаю за Исидой: ее переноска открыта, но она не спешит в ней спрятаться. Несколько раз проходит мимо, обнюхивает ее, но не воспринимает как потенциальное убежище, как делают многие соплеменники на ее месте, не торопясь порадовать нас своим появлением из переносок во время консультаций.
Вместо этого, каждый раз проходя мимо, она трется загривком, чуть ниже уха, об Алин и Рэймона, что вызывает у обоих рефлекс ее погладить. Первые два или три прикосновения воспринимаются нормально, но от последующих кошка как минимум отворачивается, шипит, ворчит, но чаще всего довольно сильно бьет лапой.
Резонирующие страдания
Работа ветеринара-психиатра, с одной стороны, основывается на постоянно обновляющихся знаниях о работе мозга, нейромедиаторах и их рецепторах, а с другой – на многовекторной эмпатии, направленной одновременно на животное, чье поведение мы анализируем, опираясь на новые или более старые, но надежные научные данные и на данные хозяина-человека. В случае с Исидой термин «пациент» в его первом значении – тот, кто страдает – уместно было бы применить и к хозяевам. Моей пациенткой, конечно, была Исида, но я не мог не замечать и страданий ее хозяев. Я не намерен заменять человеческого психолога, психиатра или семейного консультанта, но та часть их отношений, которая влияет на животное, входит в сферу моей компетенции. Только когда я смогу понять, объяснить, а затем, достигнув понимания с хозяевами, предложить пути решения проблем и распутать клубок болезненных взаимоотношений, я смогу говорить о том, что я помог животному. Налаживание гармоничного и более качественного функционирования всей системы и есть моя миссия.
Семиологическая работа – сбор фактов, которые я преобразую в симптомы, – начинается с наблюдения за животным и фиксирования сведений, полученных от живущих с ним людей. Важно учитывать оба эти аспекта.
Именно такую философскую и этическую сторону лечения животных я считаю необходимым подчеркнуть. Наши домашние животные по определению неавтономны: они зависят от решений людей, живущих с ними, которые представляют их интересы, заботятся о них и иногда плохо с ними обращаются. У них нет возможности громко заявить о своем мнении, даже если их поведение и реакции говорят сами за себя. Я неоднократно подчеркивал, что сегодня в нашем распоряжении целый арсенал для распознавания патологических состояний наших домашних кошек. Но все равно это не позволяет нам составить полную картину их эмоционального состояния и образа мыслей.
Наблюдение за Исидой навело меня на мысли о том, что у нее нет отвращения к людям и нет чрезмерного страха перед контактом. Она не пытается избежать контакта с посторонними, напротив, они вызывают у нее любопытство. Исида постоянно возвращается к своим хозяевам и наносит на них алломаркировку (трется об них и наносит феромоны знакомого объекта), благодаря чему выглядит спокойной. Все это говорит о высоком уровне эмоциональной привязанности. Эти отношения имеют очевидные положительные признаки. Так что же ухудшило состояние до патологического с признаками стабильной тревожности, такими как метки мочой и агрессивные проявления раздражения?
После сбора информации о поведении кошки пришло время выслушать человека.
– Скажите, когда и при каких обстоятельствах произошли предыдущие нападения?
В этот момент Исида запрыгнула на колени Алин и принялась тереться о ее подбородок. Алин этот контакт явно напугал.
– Ну, примерно так… Вечером Исида приходила ко мне, когда я ложилась спать, и начинала тереться о мою голову, вот как сейчас. Я гладила ее, и однажды она вдруг сильно укусила меня за подбородок. Я закричала, и Исида убежала.
– Это было один раз?
– Наш ритуал нежностей перед сном ежедневный. Каждую ночь она приходила тереться и мурлыкала. Но когда она пришла ко мне на следующий день, я насторожилась. Я осторожно погладила ее по голове, но почувствовала, что Исида снова собирается меня укусить, и оттолкнула ее.
– А сколько всего раз это происходило?
– Четыре или пять раз. По крайней мере, еще дважды она кусала меня за подбородок, и я прогоняла ее. А потом и того хуже, она начала еще и писать, где не положено!
– И как вы отреагировали на это?
– Как нам сказали. Я подняла ее за шкирку, ткнула носом в лужу и шлепнула, чтобы показать ей, что так делать плохо.
Хотите верьте, хотите нет, но эффективность нашей работы складывается, в том числе, и из отсутствия осуждения, даже если, как в этом случае, мы точно знаем, что человеческие реакции усугубили ситуацию. Мы всегда принимаем во внимание тот факт, что это было непреднамеренно, а отличать ошибку от злого умысла крайне важно. Нет никакой вины на хозяине, который действовал по незнанию, будучи уверенным, что именно так надо реагировать на проступок.