Теперь два слова о молитве, которую он нацеливал прямо на алтарь Пресвятой Девы Марии. Распятый Спаситель не слишком его интересовал. Правда, непрестанное вверх-вниз на его шее не кончалось, полное затишье не наступало, когда он складывал кончики пальцев, но все же, молясь, он делал глотательные движения, как при замедленной съемке, и умел, чрезмерно стилизуя молитвенный жест, отвлечь внимание от лифта, который безостановочно сновал поверх воротника его рубашки, поверх побрякушек на веревочках, шнурках и цепочках.
Да и на девочек особого внимания он не обращал. Что, если бы у него была сестра? Мои кузины тоже не сумели его расшевелить. Его отношение к Тулле Покрифке в счет не идет, оно было совсем особого рода и в качестве циркового номера — он же хотел сделаться клоуном — в общем-то могло сойти; Тулла, скелетик с ногами как две тоненькие черточки, мало чем отличалась от мальчишки. Во всяком случае, эту хрупкую особу, которая плавала с нами, когда ей вздумается, в наше второе лето на лодчонке, нисколько не стесняло, если мы нагишом валялись на ржавом мостике, не зная, что с собой делать, и бережливо относясь к своим плавкам.
Лицо Туллы лучше всего было воспроизвести по способу совсем малых ребят: точка, точка, запятая, черточка. Казалось, у нее плавательные перепонки между пальцами ног, так легко она лежала на воде. И вечно, даже на лодчонке, несмотря на водоросли, чаек и кисловатую ржавчину, от нее разило столярным клеем: отец Туллы столярничал в мастерской ее дяди. Она состояла из кожи, костей и любопытства.
Спокойно, подперев руками подбородок, Тулла наблюдала за тем, как Винтер или Эш без малейшего стеснения вносят свою лепту в общее дело. Согнув спину так, что проступали все позвонки, она сидела на корточках перед Винтером, которому, чтобы кончить, требовалось больше времени, и приговаривала:
— Давай-давай, по-быстрому!
И когда, наконец, тяжелые капли шлепались на ржавое железо, Тулла начинала ерзать, потом плюхалась на живот и, сощурив крысиные глазки, долго-долго смотрела, словно хотела там бог весть что обнаружить, потом вставала на коленки, поднималась и подвижным большим пальцем ноги начинала помешивать лужицу, покуда та не превращалась в ржаво-красную пену.
— Здорово, старик! Теперь твоя очередь, Атци!
Эта игра — надо заметить, вполне невинная — никогда не надоедала Тулле. Она гнусаво канючила:
— Ну, давайте еще разок! Кто сегодня еще не отметился? Теперь твоя очередь!
Она всегда находила добродушных дураков, которые брались за дело, даже если им было совсем не до того. Ладно, пусть полюбуется! Единственным, кто не участвовал в этой игре — и то до поры до времени, покуда Тулла не нашла нужных слов, чтобы его подзадорить — был великий пловец и ныряльщик Иоахим Мальке, что, собственно, и побуждает меня описывать эту олимпиаду. В то время, как все мы предавались этому упоминаемому в Библии занятию, в одиночку или же, как это называется в образцовой исповеди, скопом, Мальке никогда не снимал плавок и стоял, глядя в сторону рыбацкой гавани Хель. Впрочем, мы были убеждены, что дома, в своем чулане, между снежной совой и Сикстинской Мадонной он тоже занимается этим спортом.
А тут он поднялся снизу, как обычно, дрожа от холода, и не принес с собою ничего, что мог бы продемонстрировать. Шиллинг один раз уже сработал для Туллы. В бухту входил моторный катер прибрежного действия.
— Ну, давай, еще разочек, — молила Тулла Шиллинга, который мог это делать чаще других. На рейде — ни суденышка.
— Только не после купания. Завтра, — обнадежил ее Шиллинг.
Тулла резко развернулась на пятках и, привстав на пальцы, качнулась в сторону Мальке, который как всегда щелкал зубами от холода в тени нактоуза, но еще не успел сесть на корточки. Из бухты выходил морской буксир с носовым орудием.
— А ты тоже умеешь? Сделай, хоть разок. Или ты не можешь? Или не хочешь? А может, стесняешься?
Мальке наполовину выступил из тени нактоуза и, сперва ладонью, а потом и тыльной ее стороной провел справа налево и слева направо по маленькому, похожему на детский рисунок лицу Туллы. Штука у него на шее словно с цепи сорвалась. И отвертка тоже будто рехнулась. Тулла, конечно, не проронила ни слезинки, только проблеяла что-то, не открывая рта, покатилась со смеху, потом вдруг выгнула свое каучуковое тело, без труда сделала мостик и снизу устремила взгляд на Мальке, покуда тот, снова отступив в тень — а буксир повернул на норд-вест — не проговорил: