Цезарь приподнимается на локтях, не сводя взгляда с Минни, которая, заметив его пробуждение, быстро-медленно меняется: опускаются плечи, наклоняется, словно под тяжестью спутанных волос, голова, бледные губы сжимаются в тонкую нить, а в глазах загорается привычная настороженность. Она такая же, как и всегда. Та самая, маленькая, слабая, испуганная Мышка. И так даже почему-то вдруг спокойней. Это был лишь сон. Глупый, пусть в чем-то даже очень интересный и заманчивый, но сон. Показалось.
- Эй, красавица, я приду вечером? - почему-то уточняет он, перед тем как выйти из квартиры, и ловит себя на том, что ждет этого, едва заметного, почти что безразличного кивка – ловит так, словно ему важно ее разрешение, так, словно ему нужно ее приглашение, так, словно…
А впрочем, какая разница. Кивок, тот самый, уже привычный – он есть. Он всегда был и всегда будет. Эта маленькая, такая покорно-непокорная девочка – в этом городе – для него. Все, что ему нужно – для него. Все, чего может хотеть человек в этом новом, страшном, отвратительном мире безразличия и смерти – у него есть. И даже больше.
То самое “больше” не дает о себе позабыть ни на минуту. Дейзи ходит кругами, неторопливо сужая свои сети, то и дело показываясь в поле зрения занятого дежурством или обучением молодняка Мартинеса и, опустив глаза, сует ему перед отъездом на разведку какую-то бумажку в руку. На которую стоит только один короткий взгляд бросить. Чтобы смять раздраженно, а потом и вовсе поджечь. Бросая на асфальт и наблюдая, как корчатся где-то там, на ни в чем неповинном белом листке ненавистные слова о витаминах для беременных и даже детских вещах.
Цезарь ничего не привозит, а она даже не обижается. Не упрекает и словно бы не вспоминает, только смотрит издалека укоризненно, только заглядывает в глаза жалобно. Заставляет его против воли, раз за разом обращать на нее внимание. Центром мироздания Дейзи становится ее плоский живот – то, чего она постоянно касается, что оберегает от всего мира, что гладит легкими круговыми движениями, мечтательно улыбаясь и искоса поглядывая на вздрагивающего и торопливо отворачивающегося Мартинеса.
Он пытается просто избегать ее. Каким-то чудом еще никто не заметил изменений в поведении молодой женщины, никто ничего не говорил и не обращал на нее внимания. А может быть, ее поведение кажется таким явным и нарочитым только Цезарю? Тому, кто ежедневно ждет хриплого смешка Диксона, раздающегося за спиной, и его слов о том, что «Брауни таки вляпался по полной со своей блондинистой курицей». Или, что еще хуже, понимающей улыбки Кроули и тихого вопроса о том, кого он хочет: мальчика или девочку. Или о чем еще общаются между собой будущие родители? Мартинес искренне вспоминает слова молитвы, которую когда-то читала ему мать перед сном, и ловит себя на желании перекреститься. Каждый раз, когда он думает о Дейзи, ее животе и том, что там…
- Ты меня избегаешь, милый? - появляется она из темного угла подъезда, прижимаясь к его спине и закрывая теплыми ладошками глаза.
- Дел много, - резко отстраняется он и не успевает захлопнуть дверь перед носом у протиснувшейся в его квартиру Дейзи.
Она деловито сбрасывает пальто и проходит в комнату. Усаживается посреди дивана и с улыбкой заказывает чай, интересуясь, нет ли у него чего-то вкусненького. Ведь от обычной еды ее тошнит. А вот от шоколада почему-то нет. Мартинес смотрит на нее, как на врага, и даже не пытается отогнать мелькающие перед глазами картинки: Дейзи сильно заболевает чем угодно, Дейзи просто неловко падает со ступеней, Дейзи случайно выпивает целую упаковку снотворного, Дейзи вдруг оказывается одна перед прорвавшимся в город ходячим…
- Ну, ты что? - отвлекает Дейзи мужчину от фантазий, грациозно приближаясь и устраиваясь на коленях, совсем не обращая внимания на то, что он даже рук не поднял обнять ее. - Если много дел, значит, сильно устаешь. А если сильно устаешь, нужно хорошо отдохнуть…
- Как-то не хочется что-то, - бормочет Мартинес, с ужасом косясь на ее живот, и хмурится при звуках звонкого смеха девушки, скользящей губами по его шее.
- Ты как маленький! Ты что, боишься? Не переживай, мне все можно! И вообще, нужно ловить момент, пока на фигуре не отразилось. А еще, - тянет она гласные, искушающе улыбаясь и заглядывая ему в глаза. - Теперь ведь можно не защищаться, это ведь так удобно. И так приятно…
- Мне пора, - торопливо поднимает Цезарь девушку на ноги и отступает под ее взглядом.
В ее глазах так много эмоций. Целая волна, вихрь чего-то непонятного: обиды, разочарования, отчаяния? Она делает шаг вперед, снова прижимаясь и, несомненно, ощущая естественную реакцию его тела, которое Мартинес в этот момент ненавидит. Упрямо отстраняя Дейзи от себя и, наверное, слишком сильно сжимая ее запястья. Девушка шипит от боли, смаргивает появившуюся в глазах влагу и отшатывается, когда он ее отпускает. Быстро одевается и выходит, хлопая дверью. Чтобы на следующий день прийти снова. И снова. И снова.
Две недели постоянных мыслей о том, что так сложно уже изменить. Две недели попыток не видеть, не слышать и не думать о той, которая, кажется, стала его тенью. Две недели тихих, темных, холодных ночей в объятьях той, которая всегда молчит.
Он идет по городу, стараясь даже не смотреть в сторону склада, и все равно замечает сгорбившуюся фигурку: черное пальто и темные круги под глазами, светлые, безвольно свисающие, длинные волосы и белую кожу. Айлин выглядит плохо, она едва сдерживает слезы и несет в руках на вид почти пустую сумку. Мартинес невольно вспоминает о том, что девушка в ее положении входит в разряд тех, кому положено усиленное питание и кто получает особый паек, но почему-то ее ноша совсем мала. Или ей тяжело?
- Эй, красавица ты чего с пустой котомкой? Помочь? - он, даже не успев задуматься, подходит к вдруг всхлипнувшей Айлин и изумленно замирает, не понимая, почему его слова вызывают такой поток слез. - Слушай, ты чего? Эй, ну… Тебя обидел кто?
- Она сказала, что у нее переучет какой-то там. Сказала раньше понедельника не приходить. А у меня… почти ничего. И я не понимаю… Почему? За что? Она ведь неправду сказала, понимаешь? - рыдает девушка, и хватает вдруг сжавшего кулаки Цезаря за куртку. - Не нужно только ничего. Я не хочу, чтобы из-за меня…
- Так, красавица, иди, вон, на лавочке посиди, вытрись и все такое. Я сейчас. И сумку свою давай сюда.
Мартинес резко заходит в полумрак склада и молча опускает на стол перед съежившейся под его взглядом Дейзи пустую сумку. Она понимает все без слов, пытается что-то сказать, глотает оправдания, и торопливо идет к ящикам с едой. Наполняет сумку быстро, то и дело оглядываясь на молчащего Цезаря, засовывая даже что-то лишнее. Что-то из того, что обычно бережет для себя. Намеренно кладет на самый верх, чтобы сразу было видно. Нерешительно приближается, опускает глаза и едва слышно лепечет что-то несуразное.
О том, что она сама не знает, что на нее нашло. О том, что Айлин ее оскорбила, и она не выдержала. О том, что она ничего плохого не хотела. О том, что она сейчас, в ее положении, тоже не может сдерживать эмоций. О том, что она бы вечером сама все занесла Айлин.
Мартинес морщится от одного звука ее голоса, резко вырывает набитую доверху сумку и выходит, не обращая внимания на слезы и ладони, прижатые к животу. Ему плевать на нее и ее… положение. Ему и на Айлин плевать. Которая недоверчиво улыбается и многословно благодарит. Засветившиеся от понимания, что голодать уж точно не придется, глаза делают эту дурнушку на миг почти красивой. Цезарь торопит ее, слегка подталкивая и вспоминая, где она живет – сумка тяжелая, придется помогать и с этим. Раз уж взялся. В конец концов Айлин – женщина его приятеля. Беременная, слабая и беспомощная. А таким ведь нужно помогать. А вдруг там где-нибудь зачтется?
В противовес тем многим убитым им – помощь беременной девушке. Почему бы и нет? Ведь убивал он по приказу. А ей помогает от всей души.