Пока черная кошка была занята котятами, серая почти, хоть и не до конца, вернула себе свой статус. Она прохаживается ночью вокруг кровати, выбирая себе уютное местечко, но теперь не под одеялом и не на моем плече, а в уголке под коленками, в изгибе ног. Серая кошка осторожно лижет мне лицо, быстро выглядывает из окна ночью, узнаёт дерево, луну, звезды, ветры или любовные игры других кошек, от которых она теперь бесконечно далека, потом укладывается. Утром, желая разбудить хозяйку, она сворачивается у меня на груди и лапой шлепает меня по лицу. А если я сплю на боку, она сворачивается клубком и заглядывает мне в лицо. Мягко-мягко прикасается лапкой. Я открываю глаза, говорю, что не хочу вставать. И снова закрываю глаза. Кошка осторожно хлопает меня по векам. Лижет меня в нос. Начинает мурлыкать в пяти сантиметрах от лица. Потом кошка, если я притворяюсь спящей, осторожно покусывает меня за нос. Я смеюсь и сажусь. Тогда она спрыгивает с кровати и мчится вниз по лестнице — чтобы ей открыли дверь в сад, если стоит зима, или чтобы ее покормили, если на календаре лето.
Черная кошка спускается из верхней комнаты дома, если считает, что пора вставать, и садится на пол, глядя на меня. Иногда я ощущаю настойчивый взгляд ее желтых глаз. Она забирается на постель. Серая кошка не слишком довольна. Но черная кошка, имея за собой поддержку — гнездо своих котят, знает свои права и не боится. Она пересекает кровать в районе моих ног и, игнорируя серую, садится у стены и ждет. Обе кошки обмениваются долгими взглядами зеленых и желтых глаз. Потом, если я не встаю, черная кошка ловко перепрыгивает через меня, приземляется на пол и отсюда смотрит, разбудил ли меня ее прыжок. Если не разбудил, она повторяет маневр снова и снова. Серая же кошка, теперь презирающая черную за отсутствие тонкости, демонстрирует ей, как это делается: она сворачивается в клубок и трогает меня лапой за лицо. Однако черная не в состоянии освоить утонченность серой: у нее не хватает терпения. Она не умеет дотрагиваться до лица, вызывая смех хозяйки, или укусить осторожно, в шутку. Она знает, что, если будет перепрыгивать через меня достаточно часто, я в конце концов проснусь и накормлю ее, а потом она сможет вернуться к своим котятам.
Я наблюдала, как она пыталась копировать серую кошку. Когда та лежала раскинувшись, чтобы вызвать восхищение, и мы говорили: «Красивая киска, краси-и-ивая киска», — черная кошка шлепалась на пол рядом с ней и принимала такую же позу. Серая кошка зевает, и черная туда же. Потом серая заползает под диван на спине, и туг черная кошка побеждена: она такого не умеет. Так что она уходит к своим котятам, прекрасно зная, что мы вскоре тоже придем туда и будем восхищаться малышами и ею.
Серая кошка заделалась охотницей. Но не с целью поиска еды. Это скорее было самовыражением, способом заявить о своих переживаниях.
Как-то в выходные я забыла купить свежего кролика, который к тому времени стал единственной ее едой. В доме были только банки с кошачьим кормом. Серая кошка, когда проголодается, садится не в том углу, где кормят черную, а по другую сторону кухни, на своем месте. Она никогда не опускается до просительного мяуканья. Просто садится возле воображаемого блюдца и смотрит на меня.
Если я не замечаю выразительных взглядов, она подходит, начинает тереться о мои ноги. Если я по-прежнему никак не реагирую, она подпрыгивает, лапами хватая меня за юбку. Потом осторожно покусывает за икры. И последнее, что ей остается, — она идет к блюдцу черной кошки, поворачивается к нему спиной и наскребает на него воображаемую грязь, желая этим сказать, что, по ее разумению, в этом блюдце только нечистоты.
Но в холодильнике в тот день кролика не было. Я открыла холодильник, когда серая кошка сидела рядом в ожидании, потом закрыла его, объяснив, что там нет ничего для нее интересного и, если она на самом деле голодна, ей придется есть еду из банки. Кошка не поняла и уселась возле воображаемого блюдца. Я снова открыла холодильник, закрыла его, показала банки с едой и занялась своими делами.
Тогда серая кошка вышла из кухни, а через несколько минут вернулась, неся две отваренные сосиски, которые положила у моих ног.
— Ах ты, плохая кошка! Кошка-воровка! Аморальная кошка! Кошка-ворующая-сосиски!
При каждом эпитете она закрывала глаза, соглашаясь с этой хулой, потом развернулась, наскребла на сосиски воображаемую грязь и в ярости покинула кухню.