Маленький, яркий, темпераментный и страшный мирок, как при лихорадке.
Кошки потеряли свое очарование. Они делали все то же, что и раньше, и вроде бы ничего не изменилось. Но обаяние ушло.
Что такое обаяние? Безвозмездное проявление грации, полученной от природы, бесконечно растрачивающей свои дары. В этом даре природы есть что-то тревожное, что-то недопустимое, что-то беспокойное, мы замечаем некую несправедливость: почему одним своим созданиям она дает намного больше, чем другим? И должны ли они возвращать то, что им дано? Обаяние — это нечто сверх программы, чрезмерный дар, необязательное качество, по сути дела, природа разбрасывается избытком своей энергии. Когда серая кошка катается по полу в луче падающего из окна теплого солнечного света: вся такая роскошная, чувственная, восхитительная, — это и есть обаяние, от этого зрелища просто горло перехватывает. Но когда серая кошка катается, совершает те же движения, не спуская прищуренных глаз с черной кошки, смотреть на это неприятно, и даже сами движения становятся какими-то жесткими, резкими. Черная кошка внимательно наблюдает, иногда пытается копировать что-то, к чему у нее нет прирожденной способности, делает это завистливо и украдкой, как будто ворует что-то, ей не принадлежащее. Если природа расточила свои дары на какое-то существо, как она по своему капризу сверх меры одарила серую кошку умом и красотой, тогда и серая кошка должна расточать свое обаяние так же щедро.
Так же щедро, как черная кошка растрачивает себя на материнство. Когда она возлежит среди своих котят, покровительственно и деспотично простирая над ними одну изящную черную лапку, глаза ее полузакрыты, мурлыканье исходит из глубины зева, она великолепна, щедра — и беспечна в уверенности в себе. А в это время бедняжка серая, превратившаяся в существо без пола, сидит у противоположной стены. Теперь уже она полна зависти и злости и всем своим телом, и мордочкой, и прижатыми к голове ушками говорит: ненавижу ее, ненавижу!
Короче, в течение нескольких недель обе кошки не доставляли никакой радости ни обитателям дома, ни себе.
Но потом внезапно все изменилось с отъездом в деревню, где ни одна из них еще ни разу не была.
Глава седьмая
У обеих кошек с перевозкой были связаны болезненные и страшные воспоминания, и я решила, что им не понравится путешествовать в ней. Поэтому запустила их свободно бегать по заднему сиденью автомобиля. Серая кошка тут же прыгнула вперед, ко мне на колени. Она была опечалена. Всю дорогу, пока мы ехали из Лондона, она просидела, дрожа и мяукая; от этого непрерывного пронзительного жалобного вопля у нас просто голова шла крутом. Черная же кошка сетовала тихо и скорбно, ее больше волновали собственные переживания, чем то, что происходит вокруг. Серая кошка взвизгивала каждый раз, когда видела в окне очередной автомобиль или грузовик. Так что я опустила ее вниз, к себе на ноги, откуда киске не был виден проезжающий мимо транспорт. Ее это не устроило. Она хотела видеть, откуда исходят столь пугающие ее звуки. В то же время серая кошка созерцала проезжающий мимо транспорт с отвращением. Она сидела, скорчившись, у меня на колене, поднимала голову, когда звук становился громче, видела черную вибрирующую массу механизмов, пролетающую мимо или улетающую назад, — и мяукала. Испытание кошки транспортом — весьма поучительный пример: ведь именно от этого мы отгораживаемся каждый раз, забираясь в автомобиль. Мы не слышим ужасного грохота, не замечаем тряски, рева, скрежета. Если бы мы ко всему этому прислушивались, то наша психика подверглась бы тяжелому испытанию, как у серой кошки.
Мы не могли больше выносить ее страданий, так что остановили машину и попытались запихнуть бедняжку в корзинку. Но она буквально озверела, впала в истерику от страха. Мы снова ее выпустили и попробовали засунуть туда черную кошку. Та была счастлива, оказавшись в корзинке с закрытой сверху крышкой. И остаток поездки черная кошка провела, свернувшись в корзинке, только черный носик торчал наружу из отверстия в стенке корзинки. Мы гладили этот носик и спрашивали, как она там; и кошка отвечала тихим печальным мяуканьем, но особенно удрученной не казалась. Возможно, это спокойствие отчасти объяснялось ее беременностью.