Я вспомнила девочку и улыбнулась, преодолевая боль. Пожалуй, единственное светлое воспоминание, за все бесконечные дни моего заточения. Искушение выпить человечка, хоть немного утолив жажду, казалось почти непереносимым, но я вспомнила всех, встреченных ранее детей и переборола себя. Да, потом она превратится в потасканную шлюху или разжиревшую домохозяйку, но сейчас, рядом со мной, сидело большеглазое существо в уродливом платьице и восхищённо следило, как я набрасываю углём на куске деревяшки её портрет. Жаль, но больше я её не видела.
— А потом, рисунок попался на глаза Резе — леди-управительнице. Ну и ведьма сказала, будто это — намного лучше мазни её бездарей-художников. Этой, — в голосе явственно ощущалось презрение, — дали краски и холсты, приказав рисовать леди-управительницу и её семью. Все позировали, людоедка рисовала, а потом вдруг выяснилось: одна из картин — не портрет, а вот это.
— Хорошее полотно, — одобрил неизвестный, — лучше всего остального.
— Да? — сомневаясь, переспросил начальник охраны и замолчал, видимо разглядывая картину, — я, конечно, не разбираюсь во всей этой маз…Нет, ну с точки зрения ловчего, конечно! Победа над пойманным хищником. Раненый лев, которого вот-вот прикончат.
Теперь смешок издал невидимый мне охотник.
— Вообще-то я имел в виду именно художественную ценность. А насчёт всего остального…Как раз триумфа ловчих я здесь и не наблюдаю.
Хм, странно. Этот человек оказался первым, заметившим это. Мне не было нужды видеть своё творение, оно и так стояло перед глазами, как и сама трагедия, запечатлённая моими руками. Притаившись на склоне холма, среди высоких трав, я пристально следила за финалом нашей драмы. Порывы сердца, требующего спешить на помощь брату, натыкались на остатки здравого смысла, удерживающего на месте и это разрывало меня на куски. Как боец я была абсолютно бесполезна, и брат хорошо понимал это, взяв с меня обещание спасаться бегством.
О брат мой! Я тоскую по тебе! И эта боль гораздо сильнее голодных конвульсий.
— В любом случае, это было не моё решение, — начальник охраны коротко гоготнул, — вся эта мазня мне до одного места. Ты, конечно, совсем другое дело. Столько миров…
— И все — одинаковые, — с непонятной тоской возразил незнакомец, — сначала ещё ищешь какую-то разницу, а потом…Да ещё и пять лет на тревожной станции. В общем, надоело всё до чёртиков.
— Ну тогда, отставка — это самое то, — неизвестный неразборчиво хмыкнул, — нет, ну я не в том смысле. Теперь можно остепениться, купить себе домик, посмотреть на баб, в конце концов. А то и так все мужики говорят, дескать твоя злоба — она от недотраха. Может и не моё это дело, но не век же убиваться за женой.
— Это, действительно, не твоё дело, — лязгнул металл, — сам разберусь.
Послышались тяжёлые шаги, и главный тюремщик подошёл к моему телохранителю: два жирных куска мяса — один больше другого.
— Ну, как эта?
— Сидит на жопе, не рыпается! Да и куда ей деваться, хе-хе? Видал я, перевидал этих упырей взаперти: через полсотни дней становятся шёлковыми, а опосля и вовсе — бревно бревном. Хвать их тогда и в землю.
— Добро, убирай ширму. Шушера прошла. Теперь пойдут гости посолиднее, а они свои денежки уплатили и несомненно возжелают поглазеть на тварюку.
— Ишь, зыркает как!
Трудно удержаться, когда два человека обсуждают твоё ближайшее будущее. Теперь я знаю, что происходит с нами, после того, как мы впадаем в голодную кому. Нас просто зарывают в землю. Меня едва не трясло: вечность полная мрака и боли! Почему я не умерла вместе с братом?! Если бы я только могла вырваться из этой клетки!
— Так бы и сожрала проклятая упыриха, отродье Горделя! — охранник, с видимым усилием, потащил в сторону чёрную пластину, заслоняющую мир от моих глаз, — ну ничего, скоро ты присмиреешь, а там и в земельку.
Но мне уже не было никакого дела до этого зловещего бреда. Передо мной открылась панорама гостевого зала, со всеми его креслами, диванами, торшерами и картинами. Картинами, да! Некоторым людям не откажешь в таланте, и они способны создавать неплохие полотна. Среди них попадаются даже способные тронуть струны моей души.
Здесь таких было, к сожалению, весьма немного: миниатюра с плачущим мальчиком, прижимающим к груди лохматого пса; девчушка, поднявшая край платья, перед тем, как ступить в лужу и триптих, со снежной крепостью. Остальные: или напыщенная чушь балов, или дурацкий пафос войн.