Однажды ближе к вечеру, бродя по третьей палубе, я заприметил «Хайдерабадского мудреца» — скрючившись под шлюпкой, он гримировался к представлению. В одной руке он держал перед лицом зеркало, а другой быстро наносил слой за слоем розовую краску. Оказалось, что «Хайдерабадский мудрец» молод, худощав — полупокрашенная голова казалась великоватой для щуплого туловища. Он таращился в зеркало, подправляя грим, и не замечал, что я стою рядом и смотрю, как он трудится в полутьме под свисавшей с талей шлюпкой. Потом он поднялся, шагнул на солнечный свет, краски вспыхнули, глаза заискрились демонической проницательностью — он бросил на меня мимолетный взгляд и прошествовал мимо, будто я был пустым местом. Именно в тот миг я впервые заглянул за тонкий занавес искусства и, когда в следующий раз увидел «мудреца» на сцене, в полном облачении, уже чувствовал себя гораздо увереннее. Мне казалось, я почти различаю внутри скелет — и уж всяко знаю о его существовании.
Кассий любил труппу «Джанкла» сильнее всех нас. Ему страшно хотелось выступить с ними, особенно после того, как однажды к нам прибежал взволнованный Рамадин и поведал, что своими глазами видел, как один из актеров, показывая пассажиру дорогу, снял с него часы. Сделано это было так ловко, что пассажир ничего не почувствовал. Два дня спустя «Хайдерабадский мудрец» шагнул в толпу зрителей и сообщил пострадавшему, что если у него «вдруг» пропали часы, находятся они там — то. Это было просто великолепно. Мы влюбились в актеров пуще прежнего. Таким же образом были похищены сережка, чемодан, пишущая машинка из каюты люкс — все они попали к «Хайдерабадскому мудрецу», а он в должный срок сообщил об их местонахождении владельцу. Когда мы рассказали о своем открытии мистеру Дэниелсу, он посмеялся и сказал, что это очень напоминает ловлю на живца.
Но поначалу мистер Дэниелс понятия не имел об этой стороне жизни труппы «Джанкла», поэтому просто представился им и сообщил, что на борту находится его приятельница, мисс Эмили де Сарам, чрезвычайно одаренная юная дама, которая обожает театр, — так вот, не позволят ли они привести ее на репетицию? Сколько я понимаю, через пару дней он ее действительно привел, вот чего я не знаю — это питала ли Эмили хоть какой-то интерес к театру. В любом случае именно таким образом она и познакомилась с «Хайдерабадским мудрецом», именно с этого и началась у нее совсем не та жизнь, какую ей прочили.
Если не считать его «слабости» к Эмили, мистер Дэниелс не вызывал у нас особого интереса. Может, в нем и было что-то любопытное, но мы были сосредоточены на более мелких вещах — если вообще на чем-то сосредотачивались, потому что нас что ни час отвлекали новые события и открытия, которые будоражили и смущали, вызывая недолговечные вспышки возбуждения. Мистер Дэниелс был слишком невнятен, чтобы пробудить в нас долгосрочное любопытство, хотя вот сейчас, пожалуй, я сумел бы оценить его общество, с удовольствием погулял бы с ним по его ботаническому саду, послушал бы его рассуждения о необычайных свойствах вот этого вот растения, мимо которого мы как раз проходим, о пальмах, папоротниках и кустарниках, задевавших наши предплечья.
И вот в один прекрасный день он собрал нас всех троих и отвел, как и обещал, в чрево судна. Мы вошли в носовой отсек, где нас встретил поток воздуха от двух турбовентиляторов, соединенных с генераторной. У мистера Дэниелса был свой ключ, с его помощью мы попали в трюм, в темный провал, простиравшийся вниз на несколько этажей. Далеко под нами слабо мерцали несколько фонарей. Мы спустились по железной лестнице, прикрепленной к стене, миновали несколько трюмов, набитых ящиками, мешками и огромными, одуряюще пахнувшими листами каучука. Из загона для кур раздавалось громкое кудахтанье — мы рассмеялись, когда при нашем приближении шум внезапно стих. Внутри переборок шумела вода — мистер Дэниелс объяснил, что там работают водозаборники опреснителей.
Когда мы достигли дна трюма, мистер Дэниелс уверенно шагнул в темноту. Мы последовали за ним в слабом свете фонарей, висевших у нас над головами. Отшагав метров пятьдесят, он свернул направо, тут нам и предстала роспись, о которой уже упоминал мистер Невил: дамы верхом на пушечных лафетах. Дамы были крупнее нас раза в два, они улыбались и махали руками, при этом одежды на них не было никакой, а фоном служила пустыня.
— Дядя, а это что? — то и дело вопрошал Кассий.
Но мистер Дэниелс не позволял останавливаться и все гнал нас вперед.
И вот впереди забрезжил какой-то золотистый свет. Более того, вблизи стало ясно — перед нами море цвета. Это и был «сад», который мистер Дэниелс вез в Европу. Мы немного постояли на входе, а потом мы с Кассием и даже Рамадин принялись носиться по узким дорожкам, оставив мистера Дэниелса рассматривать какой-то цветок. Велик ли был сад? Этого мы так и не выяснили, потому что ни разу не видели его полностью освещенным, прожекторы, представлявшие собой искусственное солнце, включались и выключались по очереди. В какие-то части сада мы так и не попали на протяжении всего плавания. Я даже не припомню, какой он был формы. Теперь-то кажется, что он явился нам во сне, что не могла десятиминутная прогулка по темному трюму привести в такое место. В воздухе то и дело возникал туман, и мы поднимали головы навстречу водной пыли. Некоторые растения были выше нашего роста. Попадались и маломерки, всего-то нам до лодыжек. Мы вытягивали руки на ходу, гладили и ласкали папоротники.
— Не трогать! — приказал мистер Дэниелс, ловя мою протянутую руку. — Это Strychnos пих vomica. Поосторожнее с ним — пахнет он приятно, особенно по ночам. Так и хочется расколоть эту зеленую скорлупу, да? Похож на фрукт баиль, растущий у вас в Коломбо, но только с виду. На деле это стрихнин. Вот это, цветками вверх, — это бругмансия, или ангельская труба. Вон то, цветками вниз, — датура, она же труба дьявола. А вот этот цветок — из семейства Scmphulariaceae, норичниковых, тоже обманчив в своей красоте. Понюхаешь — и голова кругом.
Кассий нарочито потянул носом, театрально качнулся и «вырубился», придавив локтем несколько хрупких стебельков. Мистер Дэниелс подскочил и отвел его руку от безобидного на вид папоротника.
— Многим растениям дана удивительная сила, Кассий. Сок вот этого придает волосам черный цвет и заставляет ногти расти здоровыми и крепкими. Вон те синенькие…
— Сад на корабле! — Тайна мистера Дэниелса явно впечатлила Кассия.
— Ной… — тихо произнес Рамадин.
— Да. И вспомните-ка, как сказал поэт, океан — это тоже сад. Вот, подойдите сюда. Я тут на днях видел, как вы курите стебельки от плетеного кресла… вот это куда лучше.
Он согнулся, мы присели рядом, он сорвал несколько листьев в форме сердца.
— Это листья бетеля, — пояснил он, опуская их на мою раскрытую ладонь.
Потом шагнул дальше, достал из какого-то тайника щепотку гашеной извести, смешал с мелко наструганными плодами ареки, которые держал в джутовом мешочке, и передал Кассию. Через несколько минут мы снова шагали по скудно освещенному проходу, жуя бетель. Этот мягкий уличный наркотик был нам знаком. Мистер Дэниелс был прав — уж для Рамадина-то он был всяко безопаснее, чем плетеное кресло.
— На свадьбах к кардамону и известковому тесту иногда добавляют золотую стружку.
Мистер Дэниелс выдал нам небольшой запас этих ингредиентов, а к ним — немного сушеных табачных листьев: их мы решили сберечь для своих предрассветных прогулок, когда можно будет сплевывать красную жидкость через перила в журчащую воду или в темное жерло корабельной сирены. Мистер Дэниелс провел нас по нескольким путям. Мы уже много дней находились в море, где цветовая гамма ограничивалась бело-серо-голубым, плюс несколько закатов. А в этом саду растения так и выпячивали зелень, синеву, желтизну — и краски нас ослепили. Кассий попросил мистера Дэниелса подробнее рассказать про яды. Мы втайне рассчитывали, что он укажет нам некое растение или злак, с помощью которого можно избавиться от какого — нибудь неприятного взрослого, но мистер Дэниелс отказался рассуждать на эти темы.