"До свидания, старина. Мне будет тебя не хватать, я тебя не забуду. Да, Билли, хорошенько отдохни перед тем, как вернуться. Увидимся в "Сумасшедшем клубе" на улице Тю До. Оттянемся, сгоняем на аллею "100 пиастров" и проделаем Сайгону новую дырку в жопе. Вот увидишь!"
О Билли, видимо, уже всё сказано, но есть одно интересное примечание. Несколько месяцев спустя после его смерти я получил письмо от Кейти.
*****
23 августа 1986 г.
Дорогой Брэд,
Спасибо за письмо. Полагаю, вы поняли из телефонного разговора, как далёк был Билли от реальности последние два года. Всё это пошло от неумеренного потребления алкоголя. Физически он стал полной развалиной. Я пыталась не замечать этого, но два друга потом говорили об этом прямо. Он часто выходил из себя. Иногда, вставая с кушетки, падал. Его руки и ноги сильно исхудали, и ел он очень мало. Если любишь человека, то стараешься не видеть в нём подобные перемены. Сам он отказывался обсуждать это, поэтому я тоже не касалась этой темы.
Он понимал, что делает с собой. Он мне всегда говорил, что умрёт в море, что 40 лет ему не разменять. Что ж, он справился с этим за один день. День рождения у него был 21-го мая.
Он никогда не возил автоматы в Арубу и не ездил в Пакистан. Как не оставил для вас и ружья 10-го калибра для охоты на акул. Он просто всё сочинил. Это был его миф, его мечты о днях оружия и роз. Он очень долго жил только воспоминаниями и своими наградами, былыми интрижками и приключениями. Но с самого момента возвращения с войны он только и делал, что занимался саморазрушением.
Я видела, как Билли постепенно опускается. В последний год он вообще не хотел работать. Только пил. Не мог ни подровнять траву на лужайке, ни заниматься садом. Я всё тащила одна, как всегда.
Но больше я так поступать не буду.
Лучшее, чему меня научил Билли, это поступать не так, как он. Наша совместная жизнь потихоньку сводила меня с ума. Не знаю, насколько бы меня хватило. Хотя он всегда называл меня своей "скалой".
Так вот, теперь я одна. Сердце моё окаменело.
Это он меня сделал такой…
Кейти
*****
"Мимолётные и сладкие, клятвы вечной любви и преданности – в горе и в радости, в болезни и во здравии – не рассчитаны на долгий срок . Эти сиюминутные обещания написаны на зыбучих песках сердца двумя любовниками, стремящимися в страну по имени "Навсегда"…
Это новый Эдем, его имя – Надежда. И, как Любовь, надежда рождается и умирает и снова рождается в сердце человеческом".
Весной 88-го мне стало лучше. В целом я превозмог своё уныние, и душевная боль уже не была такой острой, как за год до этого. К августу она почти совсем пропала. Немногим меньше двух лет прошло со дня смерти Джойс, но за одну ночь, словно сработала кнопка замедленного разъединения, с глаз моих спала чёрная пелена, и я снова обрёл способность думать о будущем, строить планы и загадывать наперёд.
До того момента я был во власти жестокой депрессии и не имел сил и думать о дне грядущем : мне было наплевать, наступит ли "завтра" вообще, жив ли я или уже окочурился. Опять меня мучило чувство вины как оставшегося в живых – то самое чувство, что вцепилось в меня по возвращении из Вьетнама : я-то вернулся, а Дэнни, Крис и столь многие товарищи – нет. За много лет до знакомства с Джойс у меня обнаружился рак, но я всё ещё был жив. А она умерла. Тоска – логичное страдание, и мне пришлось его перебороть, прежде чем стать готовым к новой жизни.
В долине у меня были и друзья, и добрые соседи. Джим и Патрисия Флетчер : они позвали меня на рождественский ужин в первый же год моего пребывания здесь и приглашали все последовавшие годы. И Нил Эрлих, живший через дорогу, с которым мы подолгу прогуливались и говорили обо всём – от Бога и Дьявола до философии и искусства. Вокруг меня были люди, и мне было с кем поговорить, но в то же время, оставаясь на ночь один на один с двумя псами в щелястой избушке, я чувствовал себя страшно одиноким.
Здесь всё крутилось вокруг семейных интересов, а я был старым бородатым отшельником и жил сам по себе в заваливающемся на бок бревенчатом срубе, поставленном у горы.
Мне нравилась моя новая жизнь почти во всём. В самом деле нравилась. За исключением одного…
Я был Адамом без Евы, и мой райский сад был пуст. Тогда я решил, что без женщины моё приключение на лоне первозданной природы будет неполным. Но какая женщина согласится жить так, как живу я? Индейская скво? Может быть, её так воспитывали. Но уж конечно не городская женщина из Ванкувера или Калгари, которая носит шёлковые чулки и обута в изящные туфли-лодочки, а не грубые походные башмаки.
Ни одна женщина в долине меня не заинтересовала, и вот однажды в универмаге я достал из кармана два доллара и купил "Ванкувер Бай энд Селл", полную всяческих объявлений газету, которую продают по всей Британской Колумбии.
Я заглянул в раздел международной переписки, про себя размышляя, что если никого не найду в этом номере, то уж в следующем обязательно найдётся такая, которая соберёт рубашки и джинсы и примчится ко мне.
Как трудно умирают старые привычки, парень.
По мне, переписка всегда была развлечением. Мне нравится открывать для себя жизнь людей из самых разных стран света. Я человек, который любит соблазн, хоть реальный, хоть на бумаге; соблазн долгий, неторопливый и всеобъемлющий, захватывающий ум, душу, эмоции и – как coup de grace* – секс.
Поэтому я выбрал адрес и вступил в переписку с девушкой из Германии. Потом – с девушкой Ингой из Дании. И с Соней из Австрии. Скоро у меня набралось 10 девушек. Потом 20. А потом целый гарем из 30 человек.
– Боже правый, – как-то хлопнул я себя по лбу, – одна девушка – уже много, а тут бульон из 33-х. Я совсем спятил. Я просто слетаю с катушек…
Не успел я оглянуться, как эта "погоня за талантами" вышла из-под контроля и заполонила мою жизнь. Времени на работу не осталось. Я с головой ушёл в отстукивание ответов на письма на своей пишущей машинке "Ай-Би-Эм" 63-го года выпуска. Каждое послание отличалось от предыдущего, я строчил страницу за страницей, писал всё, что приходило в голову, описывал владевшие мной мысли и чувства и, если быть честным, когда иссякали случаи из жизни, я сочинял небылицы, шлифовал их, и с каждым адресатом эти россказни становились краше и краше : я что-то добавлял, что-то убирал, привирал, и мне это нравилось. Ведь правдивость истории не имела значения. Это была игра – и для меня, и для них.
Сейчас я жалею, что не хранил эти рассказы. Они все разлетелись по почте, а я остался ни с чем.
Я только и делал, что писал. Писал, писал и писал! Каждый день, целый день. До позднего вечера. Потом падал одетым на кровать и засыпал глубоким детским сном.
Был один неприятный нюанс : международные отправки влетали мне в копеечку. Не хватало денег на заправку грузовика. Не хватало денег на еду. И тогда я покупал только корм собакам, а сам сидел голодный. В конце концов, это моё хобби. Псы не должны страдать от моей мании.
Бетти, почтальонша из Хагенсборга, думала, наверное, что у меня не все дома, что я не вписался в поворот или что у меня разбушевалась "избяная лихорадка". В долине всех косит такая шиза в зимние месяцы, когда нечем заняться и остаётся только топить печь, хранить тепло да смотреть, как падает снег.