Конечно, азиаты были тщедушней нас, но М-16, говорили, вытряхивала из них душу. Они называли её 'маленькая винтовка, делающие большие дыры'.
Вьетконговцы боялись этих винтовок, потому что в полном автоматическом режиме это замечательно злобное оружие делает 750 выстрелов в минуту и с расстояния в 300 ярдов разносит в крошку бетонный блок.
Винтовка лёгкая, около трёх килограммов с боекомплектом; для сравнения, старая М-1 времён Второй мировой и Корейской войн весила четыре килограмма, а М-14 – свыше шести.
М-16 может выпалить рожок из двадцати патронов быстрее, чем ты скажешь 'Не стреляй!'. Её маленькая пуля – чуть больше 22-го калибра – пролетает за секунду больше полумили и может пробить стальную каску на расстоянии в 500 ярдов – пять футбольных полей.
Но лучше или хуже всего, смотря по тому, на чьей ты стороне, это то, что она вытворяет с человеком. При ударе о плоть, которую в армии классифицируют как 'полужидкий желатин', пуля винтовки начинает кувыркаться. Выходные отверстия величиной с руку не редкость, целые берцовые кости вырываются единым выстрелом.
– Винтовка М-16 – это великий выравниватель войны, – сказал какой-то сержант, – это смертоносный символ американского превосходства.
*****
Как-то раз на выходные мы решили отправиться в увольнение в Лисвилл. Была суббота, и мы нарядились в штатскую одежду со всем тщанием. Побрились, помылись и 'в лучшем виде' покинули расположение лагеря в поисках развлечений.
За день до этого выдали денежное довольствие. И у нас – у Сейлора, Нери, Карлоффски, Саттлера, Паркера и у меня – было по восемьдесят долларов наличными.
Мы прошли в северную часть форта, сели в военный автобус, за рулём которого скучал какой-то ефрейтор, и отправились во внешний мир.
Вновь оказавшись на свободе после нескольких недель подготовки и жёсткой армейской дисциплины, я почувствовал себя не в свой тарелке. Мы не спеша прогуливались, играя в 'карманный бильярд', и тыкались носом в витрины магазинов, словно дети, которые заглядывают в кондитерскую лавку, не имея в кармане ни гроша.
Лисвилл – маленький городок с населением меньше семи тысяч человек – мало что мог предложить, разве что выпивку в баре; там же можно было найти и женщин.
По дороге в бар мы миновали магазин устаревшего армейского имущества и посмеялись над оружием и униформой в витрине.
Пройдя чуть дальше, мы нашли лавку старьёвщика. За стеклом на чёрном бархате лежала горка медалей : 'Серебряные Звёзды', 'Бронзовые Звёзды', медали-благодарности, медали за прыжки с парашютом, медали за добросовестную службу. А рядом с ними – самые разные знаки отличия и дивизионные нашивки, в том числе и знаки частей, воюющих во Вьетнаме.
Мы представили : вот здорово, всего за пару баксов можно стать героями на час! Разве не задохнутся от восторга толстозадые тётки от всей этой брякающей на груди славы, а?!
Ну, хватит фантазий. Пора идти дальше.
Мы смеялись и брели по улице, пока не заметили пивнушку. Захудалое заведение, как и все прочие в Лисвилле. Вошли. Хихикая и подталкивая друг друга, сели за большой стол и заказали шесть порций пива.
Но буфетчик заявил, что Бобби Паркеру следует убраться. Здесь 'только для белых, а у негров есть собственный бар, чтобы промочить горло'.
Лучше, продолжал он, пойти в бар 'У Лаки' в нескольких кварталах отсюда, за железнодорожными путями, в самом бедном районе городка.
Паркера как громом поразило, он не мог вымолвить ни слова. За всю свою жизнь он не видал ничего подобного : ни в баре, ни в ресторане, ни в уборной. Он никогда даже не видел фонтанчики для питья с табличкой 'только для белых'. В Сан-Франциско такого в помине не было.
До него всё-таки дошло, и он попросил нас оставаться на своих местах.
– Ребята, всё нормально, не хочу портить вам вечер. Оставайтесь и пейте. Со мной всё будет в порядке. Пройдусь к 'Лаки', может, там есть знакомые братишки, или девчонку сниму.
Неохотно, только по настоянию Паркера, мы остались. Но недолго…
Я совсем не задумывался о том, что Паркер чёрный. Он был просто Бобби Паркер, наш друг. Меж собой мы решили, что Лисвилл, должно быть, населён белым отребьем, где заправляет 'Ку-Клукс-Клан', и так вдруг захотелось вогнать горящий крест в жопу Верховного мага.
Даже если бы Паркер был фиолетовый в белый горошек, это не имело бы никакого значения.
Я понял, что Юг совсем не изменился со времён Гражданской войны. И поэтому чёрные уезжают отсюда на север. Так в чём же смысл той кровавой войны сто лет назад? За что приняли мученическую смерть тысячи солдат с обеих сторон в сражениях при Шайло и Геттисберге, при высадке у Питтсбурга?
Не знаю. Но я был уверен, что любой чёрный вполне достоин ответить на призыв своей страны к оружию, чтобы повесить винтовку на плечо и пойти по приказу белых воевать с жёлтыми во Вьетнаме, и что наверняка он подавно хорош, чтобы пить в любой забегаловке Лисвилла.
Мы пропустили по нескольку банок пива, послушали немного 'кантри' на музыкальном автомате и ушли примерно через час.
Бар 'У Лаки' мы нашли без труда, он был почти пуст. Паркер сидел за столом один и дул пиво, опустив голову и покачиваясь в такт под 'соул'. Бар представлял из себя обычный тип пивнушек Юга. Провисший потолок, тусклый свет, истёртые деревянные половицы с наклоном в пятнадцать градусов, так что в уборную нужно было подниматься вверх, и – вонь от пота, прокисшего пива и дешёвого виски, от которой слезились глаза.
– А, ребята!
– Паркер, сукин сын, как дела, дружище? – приветствовал его Саттлер.
– Прекрасно, садитесь, выпейте со мной пивка.
Мы махнули по одной. И ещё по дной. И ещё. И ещё по одной после этого, а там я и счёт потерял. И где-то 'на полпути' Карлоффски и Нери переключились на мартини.
К нам подошла малышка-официантка, чтобы забрать пустые бутылки, да зацепилась языком.
– Вы, парни, хотите отдохнуть?
– Угадала, – сказал Нери.
– В самую точку, – добавил Сейлор.
– О-о-о-о, я знал, что найду себе щёлку на вечер, – сказал Карлоффски.
– И мне нужно перепихнуться, – промолвил Паркер.
– Продолжай, – попросил я, – это ты?
– Нет, – ответила она, – но там за дверью, в катафалке, есть одна славная чёрная штучка, и если джентльмены интересуются, пусть только положат на стойку бумажку в 5 долларов.
Паркер вызвался идти первым, на разведку.
Полный дурдом : топать из пивнушки и лезть в чёрный катафалк, чтобы отведать коричневого сахарку. Вдобавок к причудливому приглашению, в этом старом погребальном лимузине было так темно, что едва можно было разглядеть цыпочку. И времени на любовь было в обрез…
Нужно было завернуть за угол квартала, проскользнуть в машину и дёрнуть за шнур своей пушки. Не более того.
Через 5 минут Паркер вернулся, ухмыляясь, застёгивая на ходу ширинку и урча от удовольствия.
– О, хороша, оч-ч-чень хороша.
Следующим был Гай Нери. Он пошел, качаясь, к машине и упал, мы подняли его и помогли забраться внутрь. Он был молод, невинен и основательно под мухой.
С выпивкой в руках мы ждали его, стоя перед баром на тротуаре. Сейлор хватался за свои яйца и от нетерпения рыл копытом землю.
– Где они? Что это Нери так возится, где этот чёртов катафалк, блин, твою мать?!
Я перебрал и понимал это. У меня бы ничего не получилось, даже если б я вставил палочку.
Наконец, показался лимузин, вышел на финишную прямую, и мы услышали, как из него доносились ругань и шлепки. Эта швабра выдавала Нери по первое число.
Со спущенными штанами, закатив глаза под лоб, он вывалился из машины.
– Сукин сын! – визжала потаскушка.
– Он набрался, – объясняла она, – идёт ко мне, а у него не стоит. А потом говорит, что хочет 'ещё раз завернуть за угол'!