Вьетнамцы неправильно понимали американцев и принимали их добрые намерения и щедрость за слабость и тупость, поэтому солдат, дающий чаевые мальчишке-чистильщику обуви, не восхвалялся, а осмеивался.
Каждый день на долю девушек из баров приходился здоровенный кус от долларов янки. Девушки были крошечными, очень красивыми и чрезвычайно развратными. Некоторые из них были агентами Вьет Конга. А бoльшая часть – агентами ВБ (венерических болезней).
Эти мошенницы работали так.
Солдат приходит в бар. Девушка усаживается возле него и заводит разговор. Если он не хочет разговаривать, она предлагает поиграть в крестики-нолики, в очко или орлянку.
Ему одиноко, поэтому обычно он соглашается. У него появляется возможность забыть о войне, хотя бы на несколько часов.
При проигрыше от него ожидают выпивки – в данном случае 'сайгонского чая'. Сайгонский чай – подкрашенная вода, всего лишь напёрсток, на один глоток, а стоит 160 пиастров. При выигрыше – он 'хороший игрок' и всё равно должен купить ей чай. В любом случае он проигрывает, она – выигрывает.
Хозяин заведения платит ей определённый процент от каждой порции чая, которую она выжала. Дураков нет, все прекрасно понимают этот трюк, но солдаты в увольнении жаждут тёлок, и если при этом надо платить, да будет так…
– Ты красивый, Джо…может, ты купить мне Сай-гон чай, да, Джо? – просит она.
А что ещё может делать вояка со своими деньгами в трёхдневном увольнении?
Сайгон – это Город Любви, где можно затеряться, забыться, притвориться.
Если солдат больше не покупает сайгонский чай, она обзывает его 'дешёвым Чарли' и льнёт к другому посетителю, который БУДЕТ покупать ей выпивку. Но, как правило, джи-ай уступает. Он знает, что его используют, но ему всё равно. Это всего лишь деньги. Так какого хрена…
Что значат деньги в такое время?
– О, ты мне нравиться, Джо, – она мурлычет, целует его в щёку, гладит по спине и щекочет в паху. – Ты очень красивый, очень умный. Как долго ты в Ви-нам? Ты иметь подружка? Я нравиться тебе? Ты купить мне ещё Сай-гон чай, пожалуйста, мы остаться вместе на вся ночь. Я сделать тебя счастливый, Джо. Ты парень что надо. Я так тебя любить…
Потому что малышки с выпивкой опытны, а парень с пригоршней зелёных и пивом в животе – никуда не годен.
На открытых улицах жульничество было ещё искусней.
Таксисты заявляют, что счётчики сломаны, и требуют с солдата 100 пиастров за поездку, красная цена которой всего 10. Лавочники заламывают цены вдвое, и американцы, которые привыкли платить столько, сколько просят, опять в дураках.
Если ты покупаешь ожерелье из тигриных клыков на счастье, продавец может смухлевать и завернуть воздух. Дети хватают за штаны и стягивают твой кошелёк. Лихачи на мотоциклах несутся по улице Нгуен-Хюэ, сдёргивают с твоей шеи только что купленный фотоаппарат 'Пентакс' с выдвигающимся объективом и смываются прежде, чем ты успеваешь крикнуть 'Держи вора!'.
А в это время сайгонская полиция, которую называют 'белыми мышами', стоит рядом, посмеивается и поигрывает дубинками. Когда военный зовёт на помощь и никто не приходит, он так свирипеет, что ему хочется вернуть свои 16 лет и перебить половину грёбаного города.
Прямо сейчас.
'Белые мыши' – это мафия, купленная и трусливая. У солдата нет ни малейшего шанса. Он не может отличить вьетконговца от простого вьетнамца.
И не знает, что со всем этим делать.
Жулики обирают его, девки обдирают, торговцы обманывают и бандиты грабят его. И если всего этого ещё недостаточно, то партизаны-коммунисты подкарауливают его днём и ночью на бульварах и в бистро.
Всем угрожает опасность. Опасность всё время. Война повсюду. Самые осторожные могут погибнуть.
И гибнут.
Невероятно раздражала апатия вьетнамских официальных лиц. В тёмных внутренностях Сайгона обитали банды юных преступников – целая армия приблизительно в 200 тысяч человек, но по отношению к ним полиция проводила политику 'невмешательства'.
Многим из них было по 18-19 лет, сколько и нам, то есть им хватало лет для призыва на службу. Поэтому, понятное дело, солдаты хотели знать, почему эта молодёжь не в армии и на чьей стороне были сами вьетнамцы в той войне.
А кто мог судить этих бандитов?
Здесь преступление – образ жизни. Как ещё выжить бедноте Сайгона? Мальчику надо либо зарабатывать по 50 центов за 12 часов работы, латая дырявые покрышки, либо, наоборот, становиться обманщиком и зарабатывать в 10 раз больше, водя за нос американцев.
Если кривда во Вьетнаме могла приносить прибыль, то становилась правдой.
Побывав несколько раз жертвой в подобных инцидентах, солдату не трудно было поменять своё отношение к вьетнамцам.
Он приезжал сюда, жалея вьетнамцев, но к концу службы он их ненавидел.
Вьетнамцы – мастера лжи. И проститутки, сводни, попрошайки, жулики и беспризорники толклись вдоль улицы Тю До от собора Святой Марии до самой реки, обделывая грязные делишки…
Но солдатам нужно было опасаться не только их. Вьетконговцы работали в расположениях наших частей рабочими и прачками, прислугой и клерками, а потом ехали себе домой, а мы взлетали на воздух к чёртовой матери. Террористы Вьет Конга минировали дороги, ставили мины-сюрпризы на тропинках, в открытую подбрасывали сумки со взрывчаткой в ворота наших расположений, бросали гранаты в джипы и бары и при этом улыбались нам, встречаясь на улицах.
Но за каждой улыбкой скрывалась незатухающая вражда, её чувствовал очень скоро. И тогда каждый приветствующий тебя азиат казался злодеем; провожая тебя взглядом, он так и сносил твою голову 'стреляющими' глазами.
Для личного состава тыловых частей, расположенных в Сайгоне и Тан Сон Нхуте, то есть для 8-ми из 10-ти солдат, служащих во Вьетнаме и выполняющих работу, не связанную напрямую с боевыми действиями, – для поваров, писарей или механиков, – война была не очень реальна. Они изнывали от скуки, одиночества и отчуждённости и тряслись, что однажды, в самый неподходящий момент, война наступит и для них и нужно будет проделать этот ужасный путь в центр города.
И такой день наступал.
Наряду с этими страхами существовало нечто вроде зависти к бойцам, прошедшим свой путь через рисовые поля и джунгли и пристрелившему нескольких косоглазых.
Но части поддержки находились во Вьетнаме не для того, чтобы убивать. Они были там, чтобы строчить утренние рапорты, заявки-наряды, выписывать талоны на выплату денежного содержания, печатать новые приказы, заводить личные дела, медицинские карты и готовить информационные заявления для гражданской печати.
В 1966 году на зарплату вьетнамских женщин сильно влияла инфляция, но в среднем секретарша или продавщица в военном магазине получала около 6 тысяч пиастров в месяц, а начальница отдела – до 12 тысяч пиастров.
Теперь сравните это с доходами девчонки из бара, которая делала от минимум 12 тысяч пиастров (100 долларов США) до 120 тысяч пиастров (1000 долларов) в месяц. Немногие вьетнамские мужчины с хорошим образованием могли похвастать такой зарплатой.
Проститутки зарабатывали больше министров, а мальчишки-чистильщики обуви – больше сержантов-ветеранов южно-вьетнамской регулярной армии ('Армии республики Вьетнам', АРВН).
Дурацкая ситуация.
Прохладительными напитками вдоль дорог обычно торговали мамаши с папашами. Этим морщинистым бизнесменам с торчащими вперёд зубами помогали дочери с губами, густо накрашенными помадой или пастой из стручков бетеля.
По дороге в Лонг Бинь встречалось много лотков с грубыми деревянными рекламными щитами : 'Пиво и поп-корн, холодные как лёд', 'Автомойка' и 'Шиномонтаж'.
Но солдаты останавливались, только чтобы выпить пива и наскоро перепихнуться.
Дети мыли грузовики и джипы или латали дыры в колёсах. Их родители продавали пунш. А старшие сёстры вели шофёров в хижину и за 300 пиастров по-быстрому отдавались на армейской койке в маленькой грязной комнатушке.