— За… что?.. — прохрипела я.
Незнакомка выдернула кинжал и снова всадила. Мир полетел…
Я лежала на холодной земле и видела, как бьется в смертельной агонии дух степей, с почти отрезанной от шеи головой и с распоротыми внутренностями.
Прости…
«Лучше умереть чьим—то другом, чем чьим—то рабом» — прозвучало у меня в голове.
Юноша дернулся и затих в расползающейся луже крови.
Босая нога наступила мне на горло.
— Я убью каждого, кто связан с Ян Лином! — сказала холодно девушка с лезвиями—полумесяцами, крепившимися к поясу.
Кто он?..
За ее спиной появился жрец Хэ У. Старик с окровавленным виском и слипшимися вокруг волосами ухмыльнулся, сверху вниз смотря на меня.
Сердце не билось.
Я запоздало поняла, что сердце больше не билось.
Я падала в темноту…
Из темноты Ён Ниан отчаянно тянул ко мне руку и что—то кричал, но я его больше не слышала.
Тьма поглотила меня…
Свиток 8 — Разрушенный храм — 8
Ян Лин
Когда мой бог опустил меня на землю неподалеку от столичной стены, я поначалу даже стоять не смог. Но, хвала ему, он поддерживал меня.
— Страшно было? — спросил Эн Лэй насмешливо.
— Было здорово! — ответил я искренне. — В детстве я иногда завидовал птицам, которые спокойно летают, где им угодно, но никогда не думал, что даже я однажды смогу летать!
— Я еще много всего могу, — подмигнул мне, рассмеявшись, феникс, снова убравший куда—то свои огромные черные крылья, охваченные золотистыми искрами.
То ли потешался над смущением человека, то ли соблазнял. Кажется, ему самому выгодно иметь человека, который в него верит и им восхищается.
Бог мне под зад коленом приложил.
— Будешь тут стоять — никого не зарежем до полуночи!
Он мне безумно нравился и своими резковатыми шутками, и своей прямолинейностью. Никогда не думал, что небожитель может быть таким!
— Я, конечно, польщен, но мне проведать надо кого—то к ночи, — меня толкнули в бок кулаком.
Да ладно, я и сам не люблю долго ходить вокруг да около. Это меня бесило еще во дворце.
— Во дворце? — он вскинул брови. — Кстати, а кем ты там был? И с кем воюешь?
— Если б я знал! — вздохнул. — Мать слегла внезапно и умерла очень быстро, а императорские лекари ничего не сказали мне внятного. А через пару лет в краже обвинили мою сестру — и сварили заживо.
— А потом ты решил продать душу демону, чтобы отомстить? Я понял! — поморщился он. — Но ты ничего не сказал о своих врагах.
— Да если б я знал! Во дворце интриганов всегда было полно.
— Мда, что на Небесах, что на земле — дворец везде один, — нахмурился он, обхватил меня за плечи. — Ну, пойдем.
Пошли мы почему—то в ближайший постоялый двор.
— Нам надо во дворе…
— Заткнись.
Давно уже мною никто не командовал. Но он был сильный. Пришлось заткнуться. Да и, может, он был меня старше намного.
— Возраст не главное, — поморщился он.
— Мысли мои читаешь?! — наконец—то дошло до меня.
— Ай, отстань! Ты же мой верующий.
Меня плечом оттолкнув, кинул золотой слиток хозяину:
— Милейший, мяса нам жаренного, остро—сладкого! И винца один кувшин на двоих.
— Слушай, но мы так…
Меня ухватили за волосы и приложили лбом об стол. Легонько. Но крайне многозначительно. Почувствовал себя опять мальчишкой, нашкодившим перед отцом.
— И вообще, а вдруг меня… узнают? — спросил я едва слышно, когда мы устроились за крайним столом во дворе.
— Они тебя так часто видят?
— Вовсе нет. Меня тут не было уже почти двадцать лет.
— Я тебя иллюзией прикрою, если что.
— А так можно?
— Милейший, что ж так долго? — возмутился он уже хозяину, который, согнувшись, тащил тяжелый поднос.
Тот долго рассыпался в извинениях, расставляя перед нами тарелки с мясом и закусками. Последним впечатляющий кувшин вина и две чаши водрузил, справедливо рассудив, что пить мы будем вместе. Пить… во что я пьяный вляпаюсь теперь?.. Но своему богу перечить не осмелился: он мог быть не только шутливым, но еще и грозным.
— Ну заткнись ты уже! — проворчал тот. — Так, милейший, а что у нас в столице нынче интересного?
— Да как бы это… — старик смущенно прижал к груди поднос. — Да все как обычно. Торговцы разоряются. Нищие от голода мрут.
— Что, совсем ничего не было интересного? — вскинул брови Эн Лэй, наполняя чашу вином.
Я сам себе налить не осмелился, но он сам первую чашу поставил передо мной, а потом невозмутимо налил уже себе.