Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Кошмар
Сергей Гусев-Оренбургский
Кошмар
I.
Короткий осенний день клонился к вечеру, а о. Автоному оставалось доходить по приходу еще дворов сорок. Он быстро шагал вдоль порядка поселковых изб, ссутулившись, в сером подряснике, подоткнутом у пояса. Продолговатое еще молодое лицо его было деловито-серьезно, а глаза из-под шляпы беспокойно косились на телегу, куда ссыпалось подаяние: прошел он сто дворов, но едва набрал полвоза тощей и сорной пшеницы. С неприятным чувством отвел он глаза от телеги, хмуро смотря на длинную улицу, кривую и скучную: на ней полинялые от непогод избушки казались вросшими в землю, точно страшною тяжестью давило их покрытое тучами небо. В тишине улицы носилось что-то беспокойное... От ворот к воротам перебегали женщины и, жестикулируя, перебрасывались тревожными фразами.
-- Перчиха! -- постучал батюшка в окно избы, -- выноси, что ль, пшеницы-то. Да не держи, ради Бога. Дождь скоро... ночь на дворе!
-- Сичас! -- торопливо ответил женский голос.
Через минуту из ворот вышла дородная женщина, неся большую, до верха насыпанную пудовку. При виде пудовки батюшка ласково улыбнулся, и лицо его стало добродушнее.
-- Щедрое даяние и Богу приятно, -- сказал он. -- Сыпь в мешок.
Он с довольным видам любовался, как мешок вздохнул, распух, слегка переломился и с приятным шелестом улегся на возу. Сам уложивши мешок поудобнее, о. Автоном собирался идти дальше, как в сером воздухе где-то далеко возник и замер женский жалобный крик. Перчиха перекрестилась и вздохнула.
-- Господи, грехи... всюду беззаконие. Ни от кого нет защиты.
-- Что случилось? -- спросили. о. Антоном, -- повсюду я вижу какое-то беспокойстве.
-- Девок осматривают, батюшка.
-- На службу, что ли берут? -- усмехнулся о. Автоном.
-- Родила девка, видишь ты, в тайности... подкинула младенца к есаулу на крыльцо. Ну, правительство-то наше, -- Александр Петрович, -- распорядился осмотреть. Теперь казаки с бабками ходят по избам... Мне вот тоже идти надо, а уж так не хочется. Девчонок мучают! Ведь она, которая родила-то, может от сраму руки на себя наложить!
Перчиха понурилась и подперла щеку рукой.
-- Что оно хочет, то с нами и делает, наше-то правительство...
На крыльцо соседней просторной крытой железом избы вышел тучный человек в мундире казачьего вахмистра, с медалями на груди. Лицо его было багрово, словно вываляно в черном пуху, покрывавшем подбородок и щеки, усы закручены.
Он вежливо сделал под козырек батюшке и крикнул на женщину.
-- Перчиха! Не держи батюшку разговорами. На работу марш.
-- Спех напал!.. -- ворчала Перчиха, уходя. -- Хоть бы на что доброе...
-- Марш, не разговаривать!
О. Автоном, любезно посмеиваясь, подошел к атаманскому крыльцу и поздоровался с атаманом за руку.
-- Все дела, Александр Петрович...
-- Мы люди занятые... хе-хе...
-- Касательно девиц?
-- Родят подлые девки и младенцев подкидывают. Ну, да я эту мерзость выведу. Мне сам атаман отдела сказал: искореняй, ежели что заметишь.
-- Ну, уж это, -- сказал батюшка, отводя глаза, -- не относительно девиц, вероятно.
-- Касательно всего... Все, -- говорит -- вахмистр, искореняй! Чтобы ничего не было!
-- А насчет пшенички у вас поживиться можно?
-- Коли есть за что давать-то, -- шутил атаман.
-- Хе-хе. А кого мы намеднись за молебном поминали на ектении в числе мудрых правителей... а также благодетелей храма Божия? Дьякон-то старался до хрипоты голоса...
-- Хе-хе... Насыпем! Да ведь вам ежели пудовочку, так скажете, поди, мало?
-- Две, конечно, лучше. Но хватит ли щедролюбия у дающего?
Атаман засмеялся грубоватым смехом.
-- Этак вы и от амбара не откажетесь,
-- В ню же меру мерите, возмерится и вам!
Пока они так шутили, из калитки вышел работник, неся такую большую меру пшеницы, что батюшка кашлянул, потер руки и невольно произнес:
-- Похвально!
В то же время он заметил бежавшую по улице к атаманскому крыльцу простоволосую казачку. Она еще издали кричала что-то гневное и угрожающее, а за нею ото всех ворот спешили бабы.
-- Разбойник! -- задыхалась она, подбегая к крыльцу -- что твои лихие псы делают... смотри!
Худая, высокая, с молодым, но уже желтым, сморщенным лицом и беспокойными глазами, она в возбуждении еще более рвала на себе изорванную кофточку, обнажай белую грудь.
-- Смотри! Силком укладывали, руки вывернули. Смотри! В синяках я! Как ты смеешь так позорить! Я к наказному атаману...
-- Молчать! -- сердито крикнул атаман. -- Вот прикажу и вас всех, баб, осмотреть да в холодную запереть. Марш отсюда!