О. Автоном пожал плечами и ушел в комнаты.
Он ходил по зале, задумавшись, перебирая и пересматривая привычные мысли, как ветхие страницы давно наизусть заученной книги. Под завывание ветра за окном, под беспокойное дрожание ставней росло в нем что-то туманное, жалость ли, протест ли, что-то бесформенное, как ноющая боль, которая родит во сне жалобный крик и дикие грезы. Но мысли его, определенно-ясные, как капли холодного дождя падали в туманную и бесформенную мглу души его.
Ветер за окном, точно отдохнув, усилился и теперь с воем и свистом, как кто-то живой и испуганный, бросался на землю, хватался за ставни, потрясая их, взвивался к тучам, ища выхода из тяжелой тьмы. Как дух, потерявший дорогу, обескрыленный, он выл над трубой жалобным, отчаянным воем:
-- А-а... а... а-а-а!
Попадья вошла в залу, зажгла лампу и со вздохом опустилась на диван.
-- Ты, кажется, недоволен? -- сказала она.
О. Автоном раздраженно повел плечом.
-- Почему же? Очень доволен! Ты удивительно умна бываешь... по субботам.
Она усмехнулась.
-- А ты удивительно хорошо говоришь проповеди о любви... по воскресеньям!
-- Любовь, любовь! -- раздражился батюшка: -- мы не в небесах живем. О небесах-то, пока что, мечтать приходится.
-- Мечтатель, подумаешь...
Он быстро к ней обернулся.
-- Я, матушка моя, не мечтатель! -- рассуждал он перед нею рукой: -- я разных ваших... книг там, которыми вы увлекаетесь, не признаю-с! Я прежде всего практический человек. И если я, Божиею милостию, иерей, то желаю быть прежде всего благоразумным иереем, отнюдь же не сумасбродом, Иерею же присуща быть должна в делах мира сего мудрость...
-- Змия? -- подхватила попадья и, сжав губы, засмеялась.
-- Это выражение из Писания... что же! И не источай ты на меня, пожалуйста, своей слюны. Вот тебе, как супруге иерея, подобала бы кротость голубя. Начитались там разных... крейцеровых сонат!
-- Уж какие там крейцеровы сонаты, -- тихо рассмеялась попадья.
Она вздохнула, откинувшись на диван, и по лицу ее разлилась скука.
Смягченный ее примирительным тоном, о. Автоном остановился перед нею и заговорил вполголоса, чтобы не слышно было в кухне.
-- Мне ее жалко! Пойми! Я жалею! По-евангельски жалею. Как Христос блудницу. Ведь и Тот не дал... камнями побить...
-- Ну, вот и поступи, как Христос, -- сказала попадья.
-- Да... но... Он боролся с властью обычая, но не с властью лиц. И разве теперь те времена? Разве я Христос? В жизни, кроме сожаления, любви и прочих чувств, есть еще и практические отношения к людям. С ними как быть? Ведь и Христос в затруднительных случаях поступал осмотрительно, давал благоразумные ответы. "Воздайте", -- сказал Он, например, -- "кесарево кесареви, а Божие Богови"...
-- Удивительно, -- с иронией сказала попадья, -- как это вы, священники, текстом из Писания умеете все оправдать.
О. Автоном отскочил от нее, как ужаленный, заметался по комнате и, вдруг выбросив обе руки по направлению к жене, закричал.
-- Не беси ты меня!!
Но тотчас же снова подошел и, все еще взволнованный, остановился перед нею и заговорил горячо и быстро.
-- Почему у нас луга в лесу, на лучшем месте? У предшественника моего, о. Занозина, на болоте луга были... осока одна. У нас трава -- мед! Кто нам пашню из казачьего пая выделил? Амбары и сараи кто построил? Да, одним словом: кто хозяин в поселке? Разве я? -- Атаман! Александр Петрович! А потом... дрова! Баню кто обещал построить? Кто ругу вместе с казенным для нас собирает? Ссориться мне с ним? Поссорься-ка! Подлец, скажешь? Знаю! Да будь он хоть расподлец! Ведь у него все в руках! Тот -- кум, другой -- сват, третий -- приятель... Потревожь-ка, Он атаман... властитель...
О. Антоном исподлобья смотрел на жену, наблюдая, какое впечатление производят его слова.
-- Жалко, -- говорил он, -- а нельзя... Ничего нельзя сделать! Он поставит на своем! Бабки наперед всех девок знают. Стало быть, не дощупаются одной, сейчас вопрос: -- Где? -- Ответ: у батюшки. -- Вопрос: когда, зачем, по какой надобности? -- Ответ...
-- Катехизис практического священника! -- лениво улыбнулась попадья, не изменяя своей скучающей позы.
-- Опять слюна! С тобой поговорить-то нельзя!
Она вздохнула.
-- Не разберешь, кому ты служишь: Богу или... атаману.
-- Служу я делу! -- осердился батюшка, -- а ты... дура!
Он, беспокойно, волнуясь, забегал по комнате, приготовляясь сказать жене еще что-то убедительное, но в этот момент над домом пролетел сильный, как шквал, порыв ветра. Точно гневный дух, не находящий исхода из тьмы и мрака, -- дрожащих, но не уступающих его порывам, -- он обнял дом, взвыл, злобно дохнул на стекла окон, обдав их брызгами. Ставни захлопали, пытаясь сорваться с петель, во дворе что-то с грохотом упало, хлопнула сенная дверь, а в окна, казалась, забарабанили десятки рук, и насмешливые лица зловеще глянули из мрака, искажаясь от изломов стекол.