-- Что-с? -- вспыхнув, выпятил он грудь и тотчас слегка охрип: -- Закон? Матушка... отойдите-с! Батюшка, прикажите вашей матушке отступить, иначе мы составим акт о сопротивлении властям... и об укрывательстве-с!
-- Поля! -- сказал батюшка, -- оставь!
Атаман обернулся к дневальным, мигнув на девушку.
-- Взять! Скрутить руки назад!
Ветер снова ударил в окна, точно забарабанили в них десятки рук. Как дух всего темного, бессознательного, искусно связанного, с злобным воем и свистом бежал ветер над домом, потрясая его в своих попытках найти выход из кошмарных пут.
В борьбе с Татьяной казаки оттолкнули корыто.
Оно упало, и рыжебородый казак с выпуклыми наглыми глазами наступил прямо на тесто.
Татьяна вырвала руки и отчаянным жестом протянула их к священнику, произнося детски-жалобные и бессвязные слова...
Ее увели.
Дождь с новою силою захлестал по стеклам.
Кто-то черный и мокрый, забрызганный грязью, казалось, заглянул в окна и с негодующим воплем обнял дом, пытаясь встряхнуть его.
-- Присаживайтесь, о. дьякон, -- сказал батюшка, нервно прохаживаясь по комнате: -- Поля, налей-ка нам чайку с дьяконом.
-- Наливайте сами, -- глухо ответила попадья из спальни, -- я не могу...
Батюшка сел и стал разливать чай,
-- Да-а-а -- говорил он. -- Всюду беззаконие. Хотя оно... с другой стороны... "несть власть, аще не от Бога"! Но все-таки оно... как-то неловко! А впрочем... Их ответ!
Дьякон молчал и чему-то посмеивался.
Это был маленький, лысенький старичок, с добродушно вздернутым носом и козлиной бородкой.
-- Семь баб под арест посадил! -- заговорил он. -- Шел я сейчас мимо холодной... стучат там, ругаются. Хе-хе! Мужья прибежали, гвалт!
Смеясь, дьякон разевал беззубый рот.
-- Воин... атаман-то! Архистратиг! Яко огненным мечем безбожных агарян разит. А у вас есть водочка, батюшка?
Он потирал руки.
-- Холодок на дворе-то... дождит! А дьяконица все-е-е припрятала...
Батюшка поставил перед ним графин.
Дьякон выпил и сразу приободрился.
-- Оно, конечно, -- взмахнул он худыми руками, -- неудобно сие... с девицами-то! Но рассудите по умственному... Ежели все девки будут вне брака жить с лицами мужского пола, так ведь это нам... оно того... прямой ущерб. Обыскные книги за окно бросай!
Батюшку поразила эта новая точка зрения.
-- А ведь это верно! -- сказал он, -- совершенно верно!
-- Оно, конечно, -- продолжал дьякон, -- жалостно видеть, когда с дерева ветви срубают. Но ежели они гнилые? Ведь сия девица в разврате жила. Ну, вот... оно того... яко смоковница бесплодная посекается и во огнь ввергается.
-- Опять-таки верно! -- вскричал о. Автоном, ударив ладонью по столу. -- Если с практической точки зрения на дело взглянуть, то жалость жалостью, -- а разврата нельзя поощрять. Он -- заразителен. В нынешнем народе и то благочестия совсем не стало. Порассудишь, так и излишняя власть правителей... на благо!
Дьякон любовно погладил рукою графин.
-- Стеклянное сердце! -- подмигнул он батюшке. -- Можно еще? Все дьяконица-то припрятала. А у меня скорбь...
-- Какая?
-- Так... не знаю! Всегда в ветер у меня... тоска! В брюхе холодно...
-- Выпью и я с вами, -- налил батюшка рюмки, -- что-то и у меня... в бок колет.
Попадья вышла из спальни, заплаканными глазами смотря на собеседников.
-- Пируете? -- усмехнулась она; -- "пир во время чумы"?
-- А мы, -- сказал батюшка, утирая усы, -- Татьяне-то твоей обвинительный вердикт вынесли.
-- Татьяна! -- уныло и точно во сне сказала матушка, темными глазами смотря за окно, точно видела там сотни острых и холодных глаз, смотревших на нее с загадочным упреком. -- Уж что... Татьяна! Мы все как... под могильной плитой! Видим тягучие сны и не можем проснуться.
Она взялась за грудь.
-- Давит... давит!
-- Что давит? -- с некоторым испугом спросил батюшка, думая, что попадья захворала.
-- Всех давит! Что-то... не знаю что! Глыба какая-то... давит!
Она сделала руками жест, точно опускала что-то тяжелое, и вздрогнула от удара ветра в крышу. Казалось, на крышу обрушилась туча и, разбившись в холодные брызги, обдала ими окна и зашелестела по улице.
О. Автоном пожал плечами.
-- Пошли опять... крейцеровы сонаты!
Попадья вдруг вся нервно сжалась и закричала:
-- Оставь ты свои пошлые слова! Съел ты меня ими!
-- Ну, ну, успокойся! -- отмахнулся о. Автоном, -- к слову я...
-- Так не говори ты... не говори ты мне этих пошлостей, -- кричала она с истерической ноткой в голосе. -- Не плюй ты на все... святое!
-- Не скандаль!
-- Да уж... вся-то наша жизнь сплошной скандал!
-- В благородном семействе! -- криво усмехнулся батюшка, -- постыдись хоть посторонних...
Она поднесла руки к лицу и хотела сказать еще что-то обидное и сильное, но вдруг расплакалась и ушла в спальню, выкрикивая сквозь слезы.