Увидит ли малец мерцание?
Глава 23
Его потряс сильнейший шок. Отбросив «Waterman» как нечто мерзкое, он приложил скрюченную кисть к груди. Сердце колотилось надрывно и грозило надорваться окончательно. Может оно и к лучшему. Может, инфаркт — самый благоприятный исход? Нет! Скоро прилетит Надя. Боже мой, сколько времени?!
Секундная стрелка будильника «Восток» не двигалась, механизм не тикал. Он забыл завести часы. Возможно ли, что он пропустил открытие музея? И кроме того…
«Что я делаю за столом, если был уверен, что вышел из чертова кабинета!?», — об этом он подумал сразу, как очнулся, но мысль пронеслась как-то вскользь и выкристаллизовалась вот только. Однако вместо того, чтобы вскочить как ошпаренный, смотритель спокойно и уже привычно сбил исписанные листы в стопку, привёл стол в должный порядок так, словно писатель вот-вот сейчас придёт и начнёт писать новый роман или рассказ. Без суеты и лишних движений встал и задвинул кресло. На полу по-прежнему валялся перочинный ножик. Брать в руки предмет, кажущийся отныне чужеродным, всё равно, что приласкать жабу. Виктор Ильич вынул из заднего кармана брюк носовой платок и с осторожной брезгливостью, как окаменелые экскременты стегозавра (именно такое сравнение пришло ему на ум), поднял ножик и на вытянутой руке унёс из кабинета-студии.
Виктор Ильич устал бояться.
В музее давно заметили, что что-то с их смотрителем не так, а сегодняшняя изнуренность привела к давно назревающим вопросам о здоровье и самочувствии. Виктору Ильичу настоятельно посоветовали отдохнуть, взять бессрочный отпуск. Почему-то советчики своей чрезмерной заботой разозлили Виктора Ильича, и он нагрубил учтивой женщине, с которой был в очень вежливых отношениях, а потом, бессвязно буркнув извинения, удалился к себе в квартирку с горящим желанием отправить всех их в бессрочный отпуск, закрыв музей ко всем чертям.
Он мучился ожиданием появления Надежды Олеговны. Время… Верно подмечено, что оно — вор, крадущий жизнь.
Она прилетела в десять. Они обнялись. Надежда Олеговна, мягко высвободившись из объятий, внимательно вгляделась в лицо друга. Его вид ей не понравился. Но Виктор Ильич отмахнулся от ненужных сейчас замечаний и попытался увлечь подругу за собой.
Попытка не удалась. Надежду Олеговну перехватила главбух. Следом за ней выстроилась целая толпа. Надежда Олеговна потратила безумную — по меркам Виктора Ильича — уйму времени на импровизированную летучку. Он терпеливо ждал. Наконец Надежда Олеговна взяла друга под руку. И они спустились в его квартирку.
Она попросила рассказать всё. Виктор Ильич начал со сна, приснившегося в самолёте. Сон тот был точной копией сна её мужа, с той лишь разницей, что во сне смотрителя Кошмарный Принц разговаривал с ним, прежде чем оплавиться, как свеча. Потом Надежда Олеговна прочла историю, писанную рукой друга чужим почерком. Последние листы Виктор Ильич попросил прочитать вслух: как ни крути, а любопытство — не порок.
Мужчина и женщина долго сидели на тахте, не проронив ни слова и не шевелясь, прежде чем Надежда Олеговна, разлепив ссохшиеся губы, проговорила:
— У меня подозрение, что роман, который пишешь ты, не будет последним. Юра — если это действительно он — не успокоится, захочет ещё и ещё, пока не погубит тебя… Он очень любил писать, только в творчестве он видел смысл жизни. А теперь, видимо, смысл жизни после смерти. Юра не ожидал умереть так рано, хотя постоянно подвергал опасности и убивал своих героев… Я думаю, он и после тебя найдёт раба… Если, конечно, я не ошибаюсь в корне… Ты должен положить конец безобразию, пока не поздно, пока это только начало.
— Но как? Что я могу?
— Ты говорил, в твой роман вкрапляются моменты из твоей жизни. Я думаю, это неспроста, это что-то вроде зацепок. Значит, ты не просто бездумный стенографист, ты подсознательно влияешь на историю. И тебе нужно каким-то образом попробовать переломить её ход, закончить так, как они заканчивались до появления зловредного стола. Попробуй бороться с ним.
— Я слишком вымотан…
— Я вижу, дорогой. Я сегодня же переговорю с администрацией и закрою музей на… столько, сколько нужно. И сделаю заявление по телевидению… но это в Москве…
— Тебя четвертуют! — вскликнул Виктор Ильич, забыв, что буквально несколько часов назад сам желал закрыть музей.