Флер все еще в безопасности? Она вообще еще беременна или ребенок уже в их с Биллом старой комнате?
Ищет ли ее до сих пор Министерство?
Но движения его пальцев вернули ее внимание, когда она почувствовала горящий румянец удовольствия, расцветающий на ее лице и груди. Отчаянно всхлипнув, она почувствовала поток удовольствия, растущий внутри нее, и изогнулась в оргазме сквозь слезы. Это была худшая часть изнасилования. Организм всегда был.
— Твое тело подрагивает и трепещет, — сказал он, смотря на нее холодным, наблюдательным взглядом, надавливая пальцами на ее таз, пока она дергалась от спазмов, — Ты чувствуешь, оно хочет ускорения?
Всхлип сорвался с ее губ.
— Любопытная причина для слез, — он мягко переместил руку назад и прошелся по линии шрама, заканчивающегося на ее груди, затем обхватил ее плечи, — Это просто. Тебе нужно только сдаться. Это естественно.
— Гори в Адском пламени, — прошептала Гермиона, и поток слез размыл ее зрение. Ей нужна палочка. Ей нужна его палочка. И ей нужен план.
Горячий толчок пронзил ее скользкий вход. С минуту он рассматривал ее, склонившись над ней под черным пологом кровати, и она увидела, что шрам на его лице стянулся. Белая полоса пересекала его лицо.
Ничего нового. Кошмары продолжаются в реальности.
— Смотри, ведьма, — он смотрел на нее чуть прикрытыми глазами, — Возможно мы делаем твоего первенца.
Он глубоко протолкнулся.
***
Следующие несколько дней это стало рутиной.
Он приходил к ней, чтобы покормить, помыть и изнасиловать.
В таком порядке.
Первую ночь она провела, смотря на ночное небо в кромешной тьме, пока звезды двигались мимо, сознание металось и боролось в попытке найти зацепки. Она оказалась в шахматной партии, половина которой уже была сыграна, с победами, поражениями и стратегией, по которым она видела только результат, не зная, как они прибыли к этому моменту.
Шрам через его лицо был напоминанием ее близкой победы. Она почти выиграла, без понятия, как, но ее негодование трасформировалось в горящую мотивацию. Она должна узнать, как убить его, она должна выкарабкаться из этой ситуации, именно так, как она сделала это в прошлый раз.
Казалось, его нервировало ее сопротивление, и он оставался паталогически контролирующим.
Было ясно, что она отказывалась есть, мыться или сотрудничать с ним до того, как он изменил ее память, и что он не был против. Но что-то изменилось. Когда он прибыл на следующее утро, он трасфигурировал новое кресло, чтобы наблюдать за ней. Было похоже, что она принял новую тактику с чувством ленивого любопытства.
— Ты можешь упорствовать, — начал он, — Империус будет рад тебе помочь.
Она все равно отказалась.
Он приходил дважды, утром и вечером. Принуждая ее проклятьем Империус. Заставляя ее есть еду, которая появлялась на столе, потом мыться в ванне под его взором.
Он снял проклятье Империус, когда вдавил ее в кровать. Его глаза были темными от желания, когда она пиналась, и билась, и царапала его. То же самое было в кошмарах, где его насилие было наполнено стремлением к эффективности, но сейчас у нее было стойкое чувство, что что-то его удерживает, как ревущий ветер, бьющийся в дверь, и скользкие движения между ее ног чувствовались более омерзительными, чем в кошмарах.
Зашив ее там внизу, он привязывал ее запястья к кровати магическими веревками и проверял ее покои, перед тем как трансгрессировать прочь.
Ванна всегда была пустой, когда оковы спадали. Ее бедра были холодными и скользкими, потом липкими по прошествии времени, с ее кровью и его семенем между них.
Это было омерзительно.
Но она была занята.
Когда его не было рядом, она яростно искала знаки ее предыдущего состояния. На нижней стороне античного столика, который он принес для приема пищи, она нашла маленькие полумесяцы состриженных ногтей.
Восемьдесят четыре штуки.
Если это она их тут оставила — а гарантии не было, отметила она мрачно — у нее совсем мало недель до начала фертильного периода. Она была здесь уже полтора месяца. Ноготь с ее указательного пальца идеально подходил к одному из полумесяцев, и она отскочила, с волнением пересекая комнату.
Тикающие часы отсчитывали время.
Она не могла перестать думать о целительнице или Лавгудах. Долохов игнорировал все вопросы о них, но она знала, что верить ему все равно нельзя.
Она смотрела на ковры и думала, не были ли здесь убиты Луна или ее целительница.
Также она чувствовала гулящую энергию в своем шраме, рассекающим грудь — как покалывание, которое бывает от враждебных чар, таких как в Гринготтсе. Если это семейное поместье, она посчитала, что магия Долохова на ее шраме как-то взаимодействует с этими чарами. Она пообещала себе протестировать это, когда ее сила вернется.
Она была измучена пытками и дала себе слово, что проведет расследование позже, после отдыха в кровати или пустой ванной. Она не хотела быть пойманной в процессе тщательного изучения своей тюрьмы, и она слышала треск трансгрессии снаружи несколько раз в течение дня.
Он недалеко.
Единственное, что она заставила себя сделать, даже несмотря на то, что ее руки ныли от усталости, это заплести волосы в косу. Мысль о его руках в ее распущенных волосах пробуждала в ней гнев, и ее инстинкты помогали ей чувствовать себя спокойнее с заплетенной косой на ее спине.
Когда она услышала завывающий ветер и посмотрела вверх, она увидела голые черные ветки, бьющиеся в окно.
Это был лес из ее кошмара, о котором она рассказала Гарри.
Она закусила губу. Сколько лесов подходят под ее описание? Она посмотрела на небо через окно и сжала кулаки.
Облака медленно проплывали мимо.
***
Пролетело два дня, и ее сила начала к ней возвращаться.
Гермиона начала ощущать грусть и волны сожаления. А еще злость, доставляющая ей боль в челюсти от стискивания зубов по ночам. Каменная тюрьма — была ли это модифицированная старая башня — нависала над ней в тишине, и она не слышала даже пения птиц.
Но утром на третий (из того, что она помнила) день ее заключения, после того, как Долохов трансгрессировал прочь, она почувствовала желание мстить. Она обнаружила себя на кровати в сбившимся на бедрах голубом платье, медленно дышащей и с руками на влагалище.
Долохов всегда уделял повышенное внимание ее кровотечениям. Он всегда проводил рукой по ее окровавленным бедрам, когда вколачивался в нее, и смотрел с особым вниманием, что заставляло ее кожу трепетать от отвращения.
Это был последний раз, когда она чувствовала эту боль.
Двумя пальцами она проскользнула внутрь, надавливая вниз и в сторону, пока пронзительная острая боль не охватила ее, вызывая стон и нервный импульс.
— Я ранил тебя во второй раз?
— Ты так быстро заводишься….
Гермиона выдернула пальцы. Она свела ноги вместе и схватилась за кончик косы, игнорируя слабый запах крови, который, казалось, стал ее постоянным спутником.
Этим вечером Гермиона бешено пиналась ногами и рычала сквозь стиснутые зубы, когда Долохов придавил ее к кровати. Когда она почувствовала, как ее льняная сорочка сбилась на ее талии, она посмотрела на небо и представила как разбиваются окна, так что стекло посыпается вниз.
«Стоп, — подумала она, — Осколки стекла»
Он с силой развел ее колени в стороны и надавил своими коленями на внутреннюю сторону ее бедер, отчего она сдавленно застонала. Руками он дотянулся до ее ног и раздвинул в стороны складки, ей не нужно было смотреть на него, она чувствовала его взгляд там, где ощущалась уже пульсирующая боль.
Ее ноздри раздулись от злобы, и чувство презрения поднималось в ней. Она ожидала его ярости — Круциатуса, удушения, чего-нибудь — но тишина поселила в ней ощущение нервозности.