— Как предсказуемо.
Предсказуемо? Я уже делала это раньше?
Он вполголоса произнес заклинание и тянущее ощущение растеклось вдоль ее прохода, пока боль от разорванной девственной плевы не исчезла, когда она была снова восстановлена. Палец прошелся по ней, и Гермиона вывернулась в яростной попытке отбиться.
— Убери свои омерзительные руки прочь!
— Это, — подчеркнул он, — мое. Тебе не стоит трогать то, что тебе не принадлежит.
Гермиона одарила его яростным негодующим взглядом, пока еще могла, но он никак на это не прореагировал. Вместо это, он какое-то время выглядел задумчивым.
— Позволь мне научить тебя кое-чему о тебе.
По мановению его палочки, она снова была парализована.
Он встал и разделся — полностью — это было как видеть его в первый раз снова. Сначала мантия, потом рубашка и брюки, пока он не стоял перед кроватью будто голый зверь. Черные волосы. Белый шрам, который тянулся вдоль его тела. Широкие руки, держащие одежду. И эрекция, на которую Гермиона отказывалась смотреть.
Когда он взобрался на нее и разместился между ее ног, его плечи закрывали свет сверху. Он прижал свое горячее тело к ее, зарывшись лицом в ее шею, и его крупные размеры напротив ее выпирающих ребер были удушающими.
— Гермиона, — выдохнул он.
Ее живот сжался. Нет, нет, нет, нет.
Минуту он дышал в ложбинку на ее шее.
— Дети появляются от насилия или от страсти.
Она начала задыхаться, когда он оставил поцелуй на ее горле.
Блокируй его. Игнорируй его.
— Очень необычно, что ты боишься моих ласк больше, чем насилия.
Он прикусил ее ключицу, и его пальцы вырисовывали линии на ее ребрах, двигаясь все ниже. Его голос с акцентом немного подрагивал и это было куда хуже, чем когда он был спокойным. — Представь мое удивление. Представь мою радость.
Он приставил свой член ко шву между ее складок и задвигал бедрами. Она чувствовала пульсацию на своем животе.
— Ты интересовалась своими предками? — прошептал он чуть ниже ушной раковины. Будто бы он был любовником. — Как мужчины брали женщин? Как те щедро давали детей в ответ?
Он скользил головкой члена вверх и вниз по ее складкам и смотрел на нее внимательно, она закрыла глаза.
— Ходили слухи, что мать Гриндевальда не хотела его, а Темного Лорда не хотел отец. Такие прекрасные жертвы, чтобы создать мощную магию.
Он толкнулся в нее до предела и жестко прижался к шейке матки. Она зарыдала в агонии.
- Я знаю. Я знаю, - он поглаживал ее клитор между томными, медленными толчками, которые пронзали ее, но она ничего не могла поделать. Все горело и болело как обычно, но та фамильярность и интимность, с которой он к ней обращался, заставляла ее чувствовать себя отвратительно. Она пришла к нему из безопасного коттеджа. К этому. И теперь он привел ее к себе.
Она уже почти рыдала, и он мягко поцеловал слезу не ее щеке.
- Муки ведьмы – это удовольствие мага и сила ребенка.
Он тяжело дышал, шепча ей на ухо, и – она осознала – терял контроль. Его бесстрастная точность исчезла, и на место ей пришел жадный голод. Он дышал сбивчиво и дрожал, и не казался расчетливым, его пальцы подергивались.
Она может это использовать. Была ли это интимность или ее страдания, но что-то заставило его потерять осмотрительность.
- Я сделаю тебя матерью.
Могла ли она спровоцировать его? Она подавила всхлип и заставила себя сглотнуть.
- Нет, - сказала она, почти прошептала, - Пожалуйста, нет.
Он перешел на русский. Его руки больше не просто придавливали ее, они обернулись вокруг ее парализованного тела и держали жадно, пока он толкался в нее. Его шепот на ее коже звучал как молитва, и его глаза почти расфокусировались. Его пальцы скользнули к ее пояснице, и он прижал ее к себе.
Он был в восторге. Ее кожа подрагивала в абсолютном отвращении. Но это был инструмент, проблеск стратегии. Она использовала его тихо, запирая на задворки своего сознания, и у нее вдруг возник вопрос – пока Долохов толкался длинными толчками в ее болезненный, горящий вход между ног – как звали ее целительницу.
Он прижался лбом к ее лбу, кончая в нее с жесткими подергиваниями.
Она открыла глаза и увидела, что его глаза были закрыты.
Лишь его шрам смотрел на нее.
Комментарий к Глава 7
Итак, мы уже на финишной прямой - остались одна глава и эпилог. Я выпущу их вместе. Но из-за большого объема восьмой главы выход этих двух частей ожидается не раньше, чем через две-три недели.
Но есть и хорошая новость: на следующий день после выхода заключительных частей данного фанфика выйдет первая глава уже моего собственного фика по Антионе.
========== Глава 8 ==========
Гермиона пораженно приподнялась на окровавленных простынях.
Ее цикл возобновился.
Под утренним светом, который пробивался через небосвод, она, скрежеща зубами, сдернула простыни – практически восхитительный алтарь изнасилования – перед тем как осознала, что ей некуда их убрать.
Она коснулась рукой задней части платья и почувствовала влажное пятно. Одежда пропиталась кровью. Ее охватил стыд. Она развернулась и начала кружить по комнате, скользя вдоль стен в панике и яростном нетерпении с льном, зажатым в руке.
Три недели.
Три недели одних и тех же бесполезных дней, полных насилия, закончились ничем, кроме периодической боли внизу живота (причиной чему определенно была матка) и чертовых окровавленных простыней. Долохов будет доволен, и это будет отвратительно.
– Черт, – проревела она, бросив льняную ткань через комнату.
Она посмотрела на ногти, лак на которых почти исчез, настолько они выросли. Три недели без толку. Она схватила подсвечник в ванной и бросила его в окно, но он отскочил от защитных чар, что заставило появиться весело настроенного Долохова.
– Ты уже пыталась это сделать, – сказал он, силой повалив ее на кровать ранним вечером.
Она прожгла взглядом дыру на окровавленном льне. «Флер должно быть уже скоро родит», – подумала она. Она очень хотела стать матерью. Билл заботится о ней. Гостевая комната в коттедже, вероятно, уже преобразована в детскую.
Ее глаза защипало от слез, и она обхватила себя руками.
Она не хочет быть матерью, совсем нет. Она скучает по своей матери. Она сейчас вероятнее всего в Австралии и не помнит ничего о том, как родила, заботилась и любила Гермиону, давая ей возможность чувствовать себя особенной даже летом, без магии, далеко ото всех, кого она знала.В субботу утром папа делал омлет на тосте и будил ее идиотскими каламбурами за чашкой чая.
Гермиона почувствовала раздражение и сжала руку в кулак до хруста в суставах.
Долохов сделает ее матерью – будет отцом ее детей – от этого ее тошнило. Этого не может произойти. Поэтому она изучала в комнате каждую деталь.
Рядом с тикающими часами, над старинным столиком не было ничего. Никаких разшатанных камней. Никакого знака, что она делала что-то, кроме как отказывалась от еды, была изнасилована, отказывалась мыться и оставила шрам на его лице.
До сих пор Долохов считал, что насильные еда и мытье каждый день помогут ей забеременеть. Чистокровный извращенец. Он не имел даже малейшего представления, что она на гормональных контрацептивах, но, очевидно, ее время истекло.
Краснота на ее простынях насмехалась над ней. Ее подбородок скукожился, когда она прикусила дрожащую нижнюю губу. Стремительно подлетев к простыням, она схватила их и окинула взглядом комнату. Под кровать. Это единственное место.
Она изучала края кровати с яростно горящим намерением. Совершенно не было смысла скрывать тот факт, что у нее месячные – он все равно узнает, потому что он проверял это дважды в день. Если он захочет изнасиловать ее, он все равно узнает, что у нее идет кровь.
Но простыни были агрессивным, ужасным напоминанием, а Гермиона была достаточно унижена его подлыми попытками заставить ее забеременеть. Будто бы она была…. Как он сказал? Гиппогриффом?