– Что ж это вы, Дмитрий Иваныч, с чемоданом? – спрашивает Чехов, не сводя глаз с ярко-зелёной жидкости в литровой бутылке, – Али собрались куда?
– Да я вообще с ним не расстаюсь, мало ли что? У меня там бельишко и зубная щётка, – зачем-то соврал Менделеев и покраснел, но под бородой это было незаметно.
В чемодане у него лежала дешёвая репродукция картины Куинджи, фото самого Куинджи в полный рост без одежды, бутылка водки и две рюмки, на всякий пожарный.
Менделеев вручил абсент, и тоже молча и почему-то в обуви пошёл к столу.
– Свинство, – подумал Чехов, пряча абсент на антресолях в коридоре.
Снова раздался звонок. Антон Павлович посмотрел в глазок и увидел лунную ночь на Днепре.
– Здравствуйте, Архип Иванович,– сказал он входящему Куинджи.
– И тебе здорова! На, подарок.
С этими словами Куинджи протянул Чехову завёрнутый в бумагу прямоугольник.
«А этот, как всегда, с картиной» – подумал Чехов – «Задолбал, блин. Закуски хоть бы раз принёс».
Все знали, что Куинджи, когда пишет, делает очень много ошибок. Поэтому он часто писал картины и очень редко просто писал.
Чехов открыл подарок и сделал восхищенно-удивлённое лицо.
– Это удивительно! Это восхитительно! Я удивлён и восхищён! – произнёс великий классик давно заученные фразы, так как сам выдумывать что-то новое не любил. На картине была изображена река, отражающая в себе луну. Надпись гласила «Дом с мизаниной».
– Ну ладно, дом-то я нашёл, – обратился Чехов и Куинджи после двадцати минут рассматривания картины, – А мезонин где?
– Вот чёрт! Забыл. Ну и ладно, всяко лучше, чем дворняг блохастых дарить.
– Её хоть продать можно, не то, что мазню твою бездарную, – прокричал Павлов, – Лучше б пожрать чё купил, художник!
Менделеев попытался заступиться за Куинджи, но у него в бороде застрял укроп и его никто не воспринимал всерьёз.
Все кричали, Чехов звонил в колокольчик, Павлов орал, что Малевич – гений, а Куинджи – посредственность. Куинджи обзывал Павлова живодёром и забулдыгой и дело уже вот-вот грозило перерасти в драку. Но пришёл Сталин, как всегда весёлый, с ящиком грузинского вина, все стали пить и помирились. Даже Куинджи с Павловым поцеловались в знак взаимного уважения и вечной дружбы. Один только Менделеев сидел расстроенный и спрашивал Чехова:
– А чаво это он с кем попало целуется? – и по-детски дул пухлые губы.
Двустишие
Менделеев, как известно, был три метра ростом. А Куинджи – полтора. Когда они вместе гуляли по парку или сидели в пивной, окружающие тихо говорили друг другу: "Смотри, полтора Менделеева." А если это были почитатели Куинджи, то они шептали: "Гляди, три Куинджи".
Из-за своего чрезмерного роста Менделееву было очень неудобно в лаборатории. Поэтому он частенько забегал к Куинджи, который был полутораметровым, в гости с ночёвкой. А как-то, во время очередного визита, Менделеев сел напротив окна и произнёс: "Химия-химия, подоконник в инее".
Но время и люди испохабили это чудесное двустишие до неузнаваемости.
В милиции
Однажды Менделеев выходил из трамвая, поскользнулся и разбил себе нос об асфальт. Точнее, о булыжник. Сидит и плачет, как Крупская в январе 24-го. Подбородок дрожит, слёзы градом. Химик, одним словом. А ехал он в гости к Куинджи, пива попить, картину посмотреть (телевизоров тогда ещё не было). Ну, думает, как теперь в гости идти с разбитым носом?
Тут мимо милиционер проходит, смотрит, га тротуаре мужик сидит грязный, рожа в крови, борода, как у Солженицына, и плачет.
– Ну точно бомж, – думает милиционер, – да, к тому же, скорее всего выпимши.
Взял, да и проводил его в обезьянник. А на все возмущения со стороны Менделеева отвечал или «завтра разберёмся», или «следствие покажет». Что за следствие, и что оно должно показать, никто не знал, включая великого химика и обычного милиционера.
Огляделся Дмитрий Иванович, ба!, народу-то сколько! Сам Лев Толстой на нижних нарах храпит, заходится. Чехов Антоша на параше орлом сидит, тужится так, что вот-вот стёкла в пенсне треснут. Приуныл Менделеев и полез на второй ярус полежать. Может, приснится что-нибудь интересненькое. Забрался кое-как, а там человек спит, отвернулся к стене и посапывает. Менделеев видит, пиджачок вроде знакомый. И брюки. В лицо заглянул – так и есть , Куинджи! Тут как тут, собственной персоной.
– Слышь, Архип, а тебя-то за что? – шепчет Менделеев ему на ушко.
– Страдаю ради искусства, – отвечает Куинджи, пахнув изо рта перегоревшим денатуратом с чем-то, вроде бы, чесночным.