— Ты, Сеня, даже если, допустим, никого и не убивал, все равно совершил, как минимум, укрывательство тяжкого преступления. И за это понесешь уголовную ответственность.
— А вот ничего я как раз и не укрывал. Я все честно рассказал сотруднику уголовного розыска вашего 101 отдела.
— Это кому это?
— Жуку Вадиму Степановичу. Я ведь внештатник у него.
— Да? А Жук что?
— А ничего. Сказал мне, чтобы я молчал и продолжал сотрудничать с Мусой, а он сам во всем разберется. Даже приказал мне продолжать алкашей выявлять. А если не соглашусь, обещал посадить.
— За что?
— Был за мной грешок. Я ведь раньше судим был за квартирные кражи. Талант у меня. С детства любой замок открою. Люблю технику и сантехнику. И вот однажды поймал меня Жук при попытке открыть один замочек. Я и украсть ничего не хотел, просто замочек был интересный. Чудной замочек. Мне его захотелось попробовать открыть. Жук меня задержал при этом занятии. Я чтобы откупиться пятьсот долларов ему предложил коллекционных. Мы их с Вовой Загуляевым в лесу откопали. Жук доллары забрал, но попросил все остальные отдать для экспертизы на подлинность. И забрал у меня все восемь тысяч, да так и не отдал. Сказал, что они испортились при проведении экспертизы, и даже какой — то документ показал. Но зато про вскрытый замочек забыл, дело не завел.
— Врешь ты, Сеня, все про доллары, — вступил в дискуссию Загуляев. — Ты их сам все прикарманил, а на Жука сваливаешь.
— Дурачок ты Вова. Если хочешь знать, то Жук тебя в покое не оставит. Он ведь думает что ты знаешь где остальные пятьсот тысяч лежат. И пока ты ему все не расскажешь, не жить тебе Вова.
— Откуда он про остальные бабки узнал?
— От меня. Попадешь к Жуку на экзекуцию — все расскажешь, когда он тебе пальцы рук в дверном проеме прищемит. Я после такого допроса две недели не мог гаечный ключ в руках держать.
Семенов показал присутствующим свои руки, со следами неизвестно когда и от чего полученных повреждений. Сыроежкин недоверчиво покачал головой:
— Ты нам, Сеня, на жалость не дави. У нас методы погуманнее, но зато покруче.
— Что может быть круче переломанных пальцев?
— А вот не будешь нам всю правду говорить, тогда узнаешь наши методы. Скажи, Семяненко?
— А як же! — подтвердил белорус, поигрывая резиновой дубинкой.
— Вы мне его мужиком — то, хоть оставьте. Пригодится еще, — пожалела Сеню Воробьева.
— Я итак вам всю правду говорю. Как на духу, — клятвенно закивал головой Семенов.
— Ну рассказывай тогда дальше, что с тобой Жук еще сделал, — продолжал наседать на задержанного Сыроежкин.
— Да ничего больше плохого не делал. Приказал только стучать на всю округу и даже во внештатники записал. Удостоверение барабана выдал. А еще приказал с Мусой работать. А если откажусь, грозился посадить, наркоты подложить. Ну, сами знаете какие у вас методы. Так и попал я в банду. Но не по своей воле.
— И кто же в этой банде руководитель, Муса что-ли?
— Формально Муса. Но фактически кто-то из милицейского руководства.
— Да, Семенов. Мы с тобой так и начальника главка арестуем. Расскажи лучше, где Тозик и Айваз прячутся?
— Да на другом конце деревни живут. В подвале держат Пшенко и Соловьеву.
— Оружие у них есть?
— Скорее всего есть. Во всяком случае, патроны пистолетные у них на столе я видел.
— Сейчас они в доме?
— В доме. Нотариуса ждут. Сегодня к ним нотариус должен приехать дарственную оформлять. Пшенко с Соловьевой свое городское жилье Велиеву подарят, не выходя из подвала.
— Какой еще нотариус, не с Пловдивской ли улицы?
— Это я не знаю. Какой — то свой у них нотариус. Но Пшенко и Соловьева уже на все согласны.
— Так, ребята. Все ясно, — подвел итог Сыроежкин. — Сейчас идем брать кавказских братьев. Воробьева остается в доме. Дверь никому не открывать. Загуляев и Семенов показывают нам пути подхода, в том числе и скрытные к дому, где сидят наши бандиты с заложниками.
Глава двенадцатая Бойня в деревне Синькино
В восемь часов утра, в небольшом, добротном домике на противоположном от дома Воробьевой краю деревни были освещены два окна закрытые цветастыми занавесочками. Несмотря на утреннее время, северная зимняя ночь еще не отступила. На деревенских улицах, лишенных освещения было темно, а валивший с неба крупными хлопьями снег в дополнение к темноте не позволял увидеть ни человека, ни близлежащие строения дальше пятидесяти метров. Лишь тусклый свет из окон домика слабо освещал лица людей собравшихся у дровяного сарая в тридцати метрах от крыльца строения.