Старик, сидящий на диване в комнате отдыха матери, болтающий о диагнозах и задающий неудобные вопросы, не смог бы этого изменить.
На самом деле, он только сделал бы мои мучения невыносимыми. Там, где до того, как мне стало одиноко, будучи на попечении сэра Ротфилда, день становился дольше, чтобы продлить новую агонию.
Шляпник был прав. Я стала умолять о его помощи. И он также сдержал обещание. Заставил меня страдать.
Глава 6
Когда я стояла перед родителями, мне сказали, что должна ценить то, каким деликатным будет уход за мной. Сказали, что современная медицина и тщательно применяемая практика вылечат меня. Но весь прогресс зависел от доверия, как сказал сэр Ротфилд. Я должна была доверять ему. Должна была повиноваться.
Покорно пообещала, мама и папа были свидетелями, сделать именно это.
Быть хорошей девочкой. Быть послушной во имя нашей семьи. Быть кроткой.
Мой отъезд был подготовлен заранее. Новый плащ из мягкой синей шерсти был мне в пору. Он спрятал мою жалкую одежду, доходя прямо до лодыжек. Мать подняла его ворот и не смотрела в мои полные вопросов глаза.
Сэр Ротфилд вывел меня из моего дома; мои родители не посмотрели на меня даже у двери.
Моя няня, а точнее ее форма, которую я могла видеть, стояла у окна детской и смотрела вниз, когда я шла. Было ли это из-за того, что она будет скучать по мне или из-за того, что хотела, чтобы я уехала... не могла сказать точно.
Вся эта сплоченность пробудила в моей груди ворчливое чувство предательства: плащ, подготовленное дело, ожидающая карета... их единственный ребенок, отданный во власть незнакомца.
Вскоре мои чувства были забыты, поскольку поездка из Лондона подарила мне вид на мир, которого я раньше не знала. Всю жизнь я не смотрела дальше окна детской с видом на нашу улицу. Моя вселенная была усеяна газовыми лампами и булыжниками, особняками и случайными пешеходами. Даже не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как я видела парк. Час в пути, и мир стал чем-то совершенно новым. За пределами города было много зелени, травы, коров, разных запахов. Приклеенная к окну, я наблюдала за всем вокруг. Пальцы не отпускали оконную раму, так что тряска не опечаливала вид.
Последовал небольшой разговор. Точнее говорил сэр Ротфилд, но не я.
— Эта дверь закрывается снаружи, Алиса. Ты не сможешь выпрыгнуть.
Теперь он говорил больше как строгий отец и меньше как созерцательный незнакомец, которого я встретила только этим утром.
— Теперь сядь на своем месте как подобает леди.
Двигаться в моем затруднительном положении было сложнее, чем я думала. Мои пальцы онемели, и их движения ощущались странными. Но, как всегда, я повиновалась. Укутавшись в теплый плащ, я позволил сиденью откинуться, и сделала все, что мог, чтобы получить теперь закрытый вид.
В течение следующих нескольких часов я сидела, как одна из немногих уцелевших фарфоровых кукол на самой высокой полке детской. Я даже не была уверена, что моргала, потому что было столько всего, на что можно было посмотреть. Хотела бы я иметь смелость быть непослушной и цепляться за это окно. Хотела бы я посмотреть на мир.
Довольно скоро все это будет отнято у меня.
Как только мы минули ворота приюта Ротфилд, больше не было ни зелени, ни коров, ни ландшафтов. На территории был двор, усыпанный гравием и поместье, намного большее, чем дом, в котором я выросла. Крепкий мужчина, одетый в белое, отпер дверь экипажа, и меня вытащили за руку, даже не поздоровавшись.
Кроме моих ночных посетителей, я никогда не сталкивалась с такой грубостью... даже со стороны своего отца, когда тот был в гневе. Меня протащили через двор, сэр Ротфилд следовал по пятам, и затащили в тот дом, ведя по коридорам, вверх и до тех пор, пока я не стояла в кабинете с электрическими лампами.
Полированное красное дерево стола огромных размеров с кучами книг, бумаг, подносом писем доминировало в центре комнаты.
Пока огромный человек все еще держал меня за локоть, сэр Ротфилд обошел стол, сел в слишком массивное кожаное кресло и внимательно наблюдал за мной, будто мы раньше не встречались и не разговаривали.
Он меньше походил на дедушку со сведенными бровями, сжатыми губами и холодным умом. Зажав трубку между зубами, он чиркнул спичку, затянулся, чтобы зажечь табак, и выпустил большое облако дыма.
— То, чем ты болеешь, Алиса, — это болезнь разума. Мой священный долг — излечить его.
Я кивнула, нервно сглотнув. Место, где меня держал человек, которого сэр Ротфилд представил как начальника Кэлвина, жутко болело. В основном он был в ответе за заботу обо мне. Он должен был обращаться со мной с величайшим уважением.
— Это больница для привилегированных, Алиса. Наши методы — передовые. Агрессивное лечение, лекарства и практика — это конец для твоей мании. Не будет никаких индульгенций для детей, начиная с твоей манеры одеваться. Не будет никаких игрушек, как те, что хранятся в твоей комнате. Если ты проявишь адекватный прогресс, я позволю играть на арфе.
Я ненавидела играть на арфе и давно переросла игрушки.
— Мне еще предстоит решить, стричь тебе волосы или нет.
Он уставился на свободно падающие пряди, с презрением взирая на золотые волны.
— Как и любая привлекательная молодая женщина, ты пахнешь раздутым эго и тщеславием.
Он не мог дотронуться до моих волос. Моя мать никогда бы не простила меня, если бы их состригли. Тревога раскрыла мне глаза, и слова вылетели изо рта, а пальцы санитара сжались еще сильнее.
— Пожалуйста, сэр, вы можете не делать этого. Я буду хорошей.
— И я даю тебе возможность доказать это сейчас.
Откинувшись в кресле и покуривая трубку, сэр Ротфилд начал объяснять.
— Лучше всего провести первоначальный осмотр сразу по прибытии. Веди себя хорошо, и можешь держать свои локоны при себе.
Я обещала родителям вести себя прилично. Ничего не могла сделать, кроме как стоять на месте и трястись, будучи на виду у них обоих, когда санитар Кельвин раздел меня до самого нижнего белья. Ощутив холод, я пыталась притвориться, что была меньше мыши, и внутренне плакала молчаливыми слезами, но ничего не говорила.
С меня сняли мерки, будто я стояла перед портным. Чужие руки касались меня, вертели подбородок так и так. Мне приказали высунуть язык, покашлять, дотронуться до пальцев ног. Каждая отметина на моем теле была занесена в карту. Также мне задали вопросы о каждой царапине, шраме и синяке. Они даже наклонили меня вперед, стянули мои трусы и раздвинули ягодицы.