– Правильно. Однако те элементы, что сейчас сработают, войдут в конечное изделие. Можно сказать, что эти печати – одиночные буквы с большого свитка; когда я закончу, я смогу собрать их вместе и рассказать с их помощью историю. Историю о прошлом и характере человека. К сожалению, даже если подделка возьмется, небольшие различия с оригиналом будут неизбежны. Поэтому настоятельно советую вам распространять слухи о ранении императора: мол, тот получил сильный удар по голове, и тогда, если различия вдруг окажутся очевидными, их легко будет объяснить.
– Уже ходят слухи о его смерти, – признался Гаотона. – И слухи эти напористо распространяются фракцией «Слава».
– Ну так всенародно объявите, что он не погиб, а всего лишь ранен.
– Но…
Шай подняла печать.
– Даже если я совершу почти невозможное, поддельная память не будет полной. Она будет содержать лишь то, что об императоре прочитала или о чем догадалась я. Несомненно, у Ашравана было множество частных, незадокументированных бесед, о содержании которых мне ровным счетом ничего не известно. Я наделю его развитым умением притворяться – я хорошо разбираюсь в таких вещах, – но на одном притворстве далеко не уедешь. Однако личность его все равно будет подделкой, и рано или поздно провалы в памяти обнаружатся. Активно распространяйте слухи, Гаотона, и они вам сослужат хорошую службу.
Кивнув, Гаотона закатал рукав и подставил руку. Шай подняла печать. Гаотона вздохнул, зажмурился и кивнул еще раз. Как всегда, когда Шай имела дело с живой плотью, ей на миг показалось, что печать продавливает нечто твердое. Словно рука Гаотоны вдруг стала каменной.
Странное от этого возникает чувство, когда работаешь с живым человеком. Шай повернула и вытащила печать, оставив на руке Гаотоны красный оттиск. Она извлекла карманные часы и взглянула на секундную стрелку.
От печати поднимались тонкие струйки красного дыма; такое происходило, только если печать ставили на живой объект. Душа сопротивлялась изменениям. Но печать не рассеялась мгновенно. Шай выдохнула. Добрый знак.
Интересно… Если поставить такую печать на императора, как поведет себя его душа? Отторгнет ли привнесенные изменения? А может, наоборот, сообразив, что ее излечивают от раны, обрадуется, как то окно, которое отчаянно жаждало вернуть себе былую красоту?
Гаотона открыл глаза.
– Твоя печать… Она сработала?
– Пока держится, – сказала Шай.
– Ни малейшей разницы не ощущаю.
– Так и должно быть. В будущем император, если ощутит на себе печать, заподозрит неладное. А теперь говорите не задумываясь первое, что придет в голову. Ваш любимый цвет?
– Зеленый, – ответил Гаотона.
– Почему?
– Потому что… – Гаотона озадаченно склонил набок голову. – Просто потому, что он мне нравится.
– А как насчет вашего брата?
– Я его почти не помню. Он умер, когда я был еще совсем ребенком.
– И случилось это как нельзя кстати, – бросила Шай. – Ведь император из него вышел бы никудышный. Если бы его, конечно, вообще выбрали…
Гаотона поднялся.
– Не смей говорить о нем плохо! Да я тебя… – Он напрягся, глядя на Зу, который уже потянулся к рукояти меча. – Я… Брат?
Действие печати рассеялось.
– Минута и пять секунд, – пробормотала Шай, взглянув на часы. – Для начала неплохо.
Гаотона рассеянно прикоснулся тыльной стороной кисти ко лбу.
– Кажется, я помню брата. Но… у меня его нет и отродясь не бывало. И все же я помню, как боготворил его, и помню ту боль, что пережил, когда он умер. Ох и плохо же мне тогда было…
– Сейчас это пройдет, как после кошмарного сна, а уже через час вы ничего толком не вспомните. – Шай сделала на листе пометки. – Мои слова насчет брата вы восприняли чрезвычайно бурно. Да, Ашраван, можно сказать, боготворил его. Но чувств своих никогда не выказывал, храня их глубоко под сердцем. Возможно даже, из-за убеждения, что император из брата получился бы лучше, чем из него.
– Ты уверена?
– Насчет брата? Конечно уверена. Эту печать я слегка подправлю, но считаю, что в целом она удалась.
Гаотона откинулся на спинку стула и принялся сверлить Шай глазами, будто намереваясь добраться до самых потаенных мыслей, до самой души.
– Ты отменно разбираешься в людях, – проговорил он наконец.
– Этому учат задолго до того, как допускают к камням души.
– Такой талант, и… – прошептал Гаотона.
Шай охватило раздражение.
С какой стати этот старик смеет судить ее и упрекать в том, что она понапрасну растрачивает свою жизнь? Подделывание и есть ее жизнь! И ее истинная страсть!