- Свободны, - сказал он, обращаясь к патрульным. Те гулко потопали в темноту свободы, а мы продолжали стоять под светом фонарей, почти арестованные.
- Я просто хотел посмотреть на вас, - сказал после долгой паузы подполковник, - у нас, из-за вашего приезда, в управлении переполох. Вы можете мне просто, по-человечески, сказать, скажется ли на нас, простых полицейских, эта ваша косметическая операция?
«Думай, Толик, думай», - я пытался разгадать загадку, заданную подполковником - как увеличение объема груди у какой-нибудь московской дуры, влияет на полицию.
- Я думаю, - наконец, сказал я, - никак не скажется. Полиция - она же всегда нужна. Да, многие считают нашу полицию не симпатичной, но ход мыслей-то у нее правильный.
Я толкнул Шуру локтем - я уже иссякал. Шура прокашлялся и выдал сентенцию:
- Мы - врачи и полицейские - чем-то похожи. Сильные духом идут в полицию, чистые сердцем - во врачи, остальные, кому не повезло, идут в бизнес.
-Вы достаточно молоды для такого дела, - вновь заговорил подполковник, - вам приходилось делать что-то подобное раньше?
Откровенно врать всегда глупо, чтобы тебе верили, доля правды нужна.
- Честно говоря, нам - нет. Но у нас хороший педагог.
Я вспомнил Альберта Карловича, и подумал, а вдруг старика «раскололи», и подполковник знает о нашем с Шурой плане? Тогда - валить все на него, болтуна.
- И он приезжал в Москву с похожим заданием?
- Да, он много раз приезжал. И в девяносто первом и потом несколько раз.
Опять возникла пауза.
- Я вот часто думаю: декабристы - что заставило их выйти на площадь? Чего им не жилось?
Они ведь чинами повыше меня были.
Я опешил. Я не знал, что сказать - подполковник явно бредил.
- Как вы думаете, коллега, - обратился я к Шуре. Шура ответил просто и вкусно:
- Я думаю, чувство порядочности. Порядочные люди вышли на Сенатскую площадь, прочие,
мелкосерьки остались по ту сторону.
- Да, наверное, так, - сказал подполковник и добавил, - весь завтрашний день я буду в парадной форме.
Он развернулся, сел в машину и уехал. «Да хоть в трусах», - подумал я.
- Чтобы разговаривать с москвичами, нужно сойти с ума, - сказал я Шуре.
-Ну, так давай напьемся.
И мы поехали на «Божедомку» к великому, но не оцененному русскому художнику Пэпсу.
Из всех людей, принадлежащих миру искусства, художники - самые уважаемые. Перед всеми прочими - музыкантами, актерами, у художников есть неоспоримое преимущество. У них есть мастерская. Я долго размышлял, откуда у художников появляется эта мастерская, и пришел к выводу, что сперва, неизвестно как, в нашей, необремененной лишней жилплощадью стране, возникает мастерская, а уж потом в нее заселяется человек, который и становится художником. Мастерская художника, как маленький музей, набита тысячью любопытных безделушек, стены ее завешаны картинами, так, что и стен не видно - а это очень ценно - не видеть стен. И потом, в мастерской можно собраться, попить чаю или еще чего, послушать живых людей. Где вы теперь живых-то людей услышите?
Я был проездом в Москве и, чтобы не томиться на вокзале несколько часов, поехал «убивать время» к своему хорошему приятелю - и он сам, и все знакомые называли его Пэпс.
Пэпс работал сторожем в крохотном особнячке, на фасаде которого были прикручены две мраморные таблички, вырезанные в припадке вдохновения самим Пэпсом. Первая гласила, что особнячок - Дом купца Елдышкина, является памятником архитектуры, другая сообщала, что в доме находится музей этнографии Замоскворечья. Обе таблички лгали.
В подвале особнячка и была мастерская художника, а художником был Пэпс.
Спускаясь по гранитным ступенькам к низенькой и тяжелой двери в подвал, я посторонился, пропуская выходящую оттуда парочку. Толстенькая девушка с сердитым лицом дергала, вяло сопротивляющегося, высокого парня и быстро тараторила:
- На минуту нельзя отвернуться! На минуту! Зачем ты, Геняша, с Пэпсом этим «боярышник» пил? Завтра, значит, пиво пойдет. Нет, все, давай опять кодироваться будем.
Она поднялась мимо меня на тротуар, а парень на секунду задержался.
- Братан, зажигалка есть? - дыша ягодами, обратился он ко мне, Я полез в карман.
- Да сейчас поднимусь, что орешь-то! - крикнул он спутнице.
- Глотнешь «боярышника»? Нет? Ну- ка, прикрой меня, будто я прикуриваю.
Он достал темный аптечный пузырек, «ужалился» и пошел к своей спутнице. Я открыл скрипучую дверь и очутился в мастерской.