– Летучий голландец? Вот простак! Этот наивный романтик охотился только за женщинами.
– А вы охотитесь только за мужчинами?
– Я охочусь за теми, кто мне нравится. Вы, например, показались мне довольно симпатичным, месье Ангюст. Вы не похожи на обычного делягу. Я почувствовал в вас что-то располагающее. И это очень трогательно.
– Вы ошибаетесь, во мне нет ничего располагающего.
– Это вы так думаете. На самом деле жизнь не убила в вас юношу, открытого, любознательного. И вам не терпится узнать мою тайну.
– Люди вроде вас твердо уверены, что всем вокруг интересны их тайны.
– Но это так и есть.
– Ну, хорошо, тогда постарайтесь меня развлечь. Это поможет мне убить время.
Жером закрыл книгу и сложил руки. Теперь он смотрел на своего преследователя, как на эстрадного конферансье.
– Меня зовут Тексель. Текстор Тексель.
– Это любимый припев?
– Я голландец.
– Вы думаете, я это забыл?
– Если вы будете меня все время перебивать, мы не сдвинемся с места.
– Но я не уверен, что мне хочется куда-то двигаться вместе с вами.
– Откуда вы знаете! Вы наверняка измените свое мнение, когда я расскажу вам несколько случаев из моей жизни. Например, когда я был маленьким, я убил человека.
– Простите?
– Мне было тогда восемь лет. В моем классе учился мальчик по имени Франк. Это был чудесный мальчуган – красивый, приветливый, улыбчивый. Он не был первым учеником, но успевал по всем предметами, особенно отличался в спорте, а это всегда помогает завоевать любовь одноклассников. Все просто обожали этого мальчика.
– Кроме вас.
– Я его ненавидел. Должен признаться, что сам я был хилым и совершенно не спортивным мальчишкой. И у меня совсем не было друзей.
– Надо же! – улыбнулся Ангюст. – Вас уже в детстве не любили!
– Хотя я старался изо всех сил, чтобы меня полюбили. Но сколько я ни старался, у меня ничего не получалось.
– И с возрастом вы не преуспели.
– А Франка любили, поэтому с каждым днем я ненавидел его все сильней. В ту пору я еще верил в Бога. Однажды воскресным вечером, уже в постели, я принялся горячо молиться. Это была молитва, подсказанная самим дьяволом: я просил Всевышнего убить мальчика, которого ненавидел. Долгие часы я молил об этом Бога.
– Легко догадаться, что было дальше.
– На следующее утро в наш класс вошла опечаленная учительница и со слезами на глазах сообщила, что этой ночью у Франка случился неожиданный сердечный приступ, и он умер.
– И вы, конечно, решили, что это произошло по вашей вине.
– Но это действительно произошло по моей вине. Если бы не я, с чего бы это вдруг абсолютно здоровый мальчик умер от сердечного приступа?
– Если бы это было так просто, на земном шаре почти не осталось бы живых.
– Мои одноклассники заплакали. Ну, и как положено в таких случаях, звучали фразы: «Первыми всегда уходят лучшие», и т. д. А я думал: «Конечно, лучшие! Стал бы я так молиться, если бы он не был лучшим!»
– И вы решили, что Бог услышал вашу молитву? Вы ведь никогда ни в чем не сомневаетесь.
– Поначалу я торжествовал: я победил! Теперь этот Франк больше не будет мне мозолить глаза. Но вскоре я понял, что смерть мальчика ничего не изменила в моей жизни. Для своих одноклассников я по-прежнему оставался гадким утенком, которого никто не любит. Напрасно я думал, что главное для меня – освободиться от своего соперника. Как я ошибался! Франка забыли, но я вовсе не занял его место.
– Ничего удивительного. У вас совсем нет обаяния.
– Прошло немного времени, и я начал испытывать угрызения совести. Если бы мне удалось завоевать любовь одноклассников, я бы не сожалел о своем преступлении. Но меня мучила мысль, что я убил Франка напрасно.
– И с той поры вы торчите в аэропортах и каждому встречному рассказываете о своих душевных муках.
– Все не так просто, как вы думаете. Мне было стыдно, но я вовсе не страдал.
– У вас, видимо, хватало здравого смысла не чувствовать себя виноватым?
– И снова вы ошибаетесь. Я ни минуты не сомневался, что убил этого мальчика. Но мое детское сознание еще не было готово к подобной ситуации. Как вам известно, взрослые приучают детей здороваться и запрещают ковырять в носу. Но они не внушают, что нельзя убивать своих маленьких товарищей. Поэтому я испытывал такие же угрызения совести, как если бы украл конфеты с витрины.
– Если вы утратили веру, почему вы по-прежнему считаете себя виноватым в смерти Франка?
– Вера укрепляет человеческий дух и придает ему огромную силу. Независимо от того, существует Бог или нет. Я столь убедительно молил Бога лишить Франка жизни! Утратив веру, я утратил и свою власть.
– Какое счастье, что вы больше не верите и уже не можете…
– Да. Поэтому второе убийство далось мне не так легко.
– Ах, так была целая серия убийств?
– В расчет идет только первое. Если ты убийца, то чувство вины не возрастает в зависимости от числа жертв. Не важно, сколько ты убил: одного человека или сотню. Стоит убить одного, а затем можно убить и сотню.
– Конечно. Зачем отказывать себе в маленьких радостях?
– Я вижу, вы не воспринимаете меня всерьез. Вы смеетесь надо мной.
– Если вы верите, что убили своего одноклассника, то вы не такой уж великий преступник.
– Вы правы, я мелкий преступник, не обладающий большим размахом.
– Как мне нравится эта самокритичность!
– Да, я убил всего двух человек.
– Всего лишь двух! Месье, вы не очень-то честолюбивы.
– Согласен. Я был рожден для большего. Но меня попутал проклятый демон вины, который помешал мне выполнить мое великое предназначение.
– Демон вины? Я думал, вы испытывали обыкновенное раскаяние.
– После убийства Франка – да. Но позже меня стало постоянно мучить чувство вины.
– Это началось после второго убийства? Как оно произошло? Вы наслали на человека порчу?
– Зря смеетесь. Чувство вины возникло у меня, как только я утратил веру в Бога. А вы веруете?
– Нет. В моей семье не было верующих.
– Забавно, когда о вере говорят как о гемофилии. Мои родители тоже не веровали, но это не помешало мне стать верующим.
– Но ведь сейчас вы атеист, как и ваши родители.
– Да, я утратил веру после одного случая, одного нелепого случая, который полностью перевернул мою жизнь.
– То есть вы пережили сильное душевное потрясение.
– Да, можно сказать и так. Мне было тогда двенадцать с половиной лет. Я жил у дедушки с бабушкой. В доме было три кошки, и в мои обязанности входило готовить им еду: я должен был открывать рыбные консервы и смешивать их с рисом. Отвратительная процедура. Меня тошнило от одного только вида рыбы и ее запаха. Но от меня требовали, чтобы я долго-долго разминал рыбу, пока она не образует с рисом единую массу, иначе кошки не станут ее есть. Я закрывал глаза и вслепую, на грани обморока, руками месил и месил эту кашу. Стоило мне только коснуться пальцами переваренного риса и рыбы, как на меня накатывала дурнота.
– Вас можно понять.
– Я не один год готовил это отвратительное месиво, но однажды произошло неожиданное; мне было тогда двенадцать с половиной лет. Я открыл глаза и посмотрел на кошачью смесь, которую приготовил собственными руками. К горлу тотчас же подступила тошнота, но я сумел ее подавить. И тут вдруг я непроизвольно засунул эту гадость в рот и проглотил.
– Фу!
– А вот и нет! Вот и нет! Мне показалось, что я не ел ничего вкуснее! Я был тщедушным мальчишкой, которого никогда не могли усадить за стол и кормили чуть ли не силой, а тут я с наслаждением съел эту мерзкую кашицу для животных. После чего я с ужасом осознал, что мне хочется еще этого рыбного клея, и начал горстями засовывать его в рот. Три кошки испуганно наблюдали, как их обед исчезает в моем желудке. Но я испытал куда более сильное потрясение, чем они: я понял, что ничем не отличаюсь от кошек. Я сознавал, что набросился на кошачий корм не по своей воле – меня заставила это сделать какая-то враждебная мне сила. В итоге я съел всю миску, до последней крошки. Кошачье семейство осталось в тот день голодным. Свидетелями моего падения были только кошки.