— Успокойся, милый, пожалуйста, — испуганно залепетала восхищенная Гульчехра. — На каком накале ты живешь, ты совсем не щадишь себя…
— Да, — с грустью произнес Веспасиан и обмяк в кресле. — Идти ввысь нелегко… Но я иду! — Он опять устремил взгляд на Андрея. — На пляже. В горах. Дома. Даже когда ем. Даже когда сплю. Самосовершенствование не может быть дискретным. Хвала Вседержителю, странствующим святым теперь не нужно просить подаяние, чтобы не умереть с голоду. — Он небрежно вышвырнул соломинку из бокала прямо на пол, крупными глотками допил коктейль и встал. — Гуль, нам пора.
Царственно повернувшись к Андрею спиной, он взял за руку послушно вскочившую Гульчехру и удалился, сообщив во всеуслышание: «Странные у тебя знакомые. Он мне испортил настроение!»
Андрей резким движением выплеснул свой нетронутый коктейль. Его тошнило. «А ведь я чуть ли не теми же словами объяснял Вадькиному отцу про желания… Или нет? Слова, что вы с нами делаете. — Неожиданно для себя он рассмеялся. — Я же их спас! Спас!!»
Всех, кто по собственному почину или выполняя приказ, раньше или позже опять полез бы в этот проклятый Шар! Неужели мы сами не додумаемся до подпространства и до всего на свете, без этого зверства, когда один посылает на смерть, а потом стреляется, а другой идет на смерть и пропадает без следа!
А они сочли себя униженными, потому что я поставил на одну доску и тех, кто стремился бы вперед, и тех, кто отполз бы назад…
Да, я знал: и настаивающие на консервации, и рвущиеся в Шар равно расписываются в бессилии понять, постигнуть, подняться на новый уровень осмысления мира. Но разве бессилие будет длиться вечно?
Нет, нет, не вечность меня интересовала, а те несколько десятков — или даже просто несколько — человек, которых Шар сожрет, прежде чем мы сами, без его помощи, не поймем загадку, не придем к нему во всеоружии…
Наверное, существует принцип: нет ничего, что подлежало бы насильственному уничтожению. Но с молоком матери впитанное стремление оберегать и радовать диктовало другое. Люди не должны погибать! Люди не должны страдать! То, что опасно, должно уничтожаться! В глубине души Андрей до сих пор был уверен в этом. И это оказывалось страшнее всего — потому что теперь он не мог доверять никому, даже глубине собственной души.
Шар стал легендой; старые капитаны рассказывали о нем жуткие сказки. Смертельная опасность исследований придавала Шару особое очарование — вероятно, сродни тому, которым обладали прежде таинственные кладбища и заколдованные замки, — что же касается спящих красавиц, их с лихвой заменяла перспектива овладеть подпростанством, которым, очевидно, пользовался Шар.
К тому времени как на него набрела яхта с молодоженами, на счету его было уже два десятка загадочных смертей. Парочка в панике вызвала патруль, а сама, едва дождавшись его, прервала путешествие. По слухам, с тех пор оба зареклись покидать Землю. Диспетчерская едва сумела убедить их не улетать до патруля — дело в том, что одно из бесчисленных поверий, нагромоздившихся к тому времени вокруг Шара, гласило: он не ускользает в подпространство, покуда рядом находится и наблюдает его человек; диспетчер же, отлетавший возраст профессиональный космонавт, безоговорочно верил профессиональным суевериям. Патруль занял позицию слежения, а Совет Космологии и Космогации тем временем уже собрался на заседание, которое с короткими перерывами длилось несколько суток. Решено было исследований не предпринимать, но держать Шар под непрерывным наблюдением. Действительно, более полутора лет рядом с Шаром находилась станция, на которой, сменяясь каждые две недели, дежурили наблюдатели. Научные результаты этого дежурства оказались практически нулевыми, и существование станции было бы бессмысленным, если бы, во-первых, не подтверждение дикого поверья — Шар не исчезал. А во-вторых, что совсем не имелось в виду при создании станции, наблюдатели предотвратили семь самочинных попыток проникнуть в Шар.
Однажды смена не вышла в положенное время на связь. Патруль, посланный немедленно, нашел станцию пустой, а Шара уже и в помине не было. Инцидент был расценен как повышение агрессивности Шара: прежде он только ждал добычи, теперь стал подманивать ее — на пульте рубки станции был найден кристаллофон, и десятки ученых самых разных специализаций часами вслушивались потом в заикающийся от волнения голос: «Он сам позвал, и мы пошли. Как мы могли не пойти, раз он сам?! Меня он отпустил, но Чэн и Джошуа остались, они меня ждут. Ваш проклятый патруль уже рядом, он все испортит! Но мы вернемся, я знаю, он сказал, мы уцелеем, мы вернемся!» Они не вернулись.
Грузовой планетолет Андрея, везший на Меркурий тяжелое оборудование, встретил Шар между орбитами Меркурия и Венеры три года назад. Оставив груз болтаться в пространстве, Андрей взял Шар в гравизахваты и, не сообщая на Землю, на большом ускорении поволок к Солнцу. Едва не возник бунт. Но Андрей подавил его в зародыше, просто заперев людей в каютах, хотя решиться на это было едва ли не тяжелее, чем на само уничтожение Шара. Он продолжал разгонять Шар далеко за орбитой Меркурия и лишь вблизи короны выпустил его. Перегрузка при торможении и повороте была почти предельной, но Андрей в течение нескольких часов не отрывался от телескопа, чтобы Шар не ушел, — врачи поражались потом, как он не потерял сознания. Уже далеко в глубине верхней фотосферы Шар начал разрушаться. Отчетливо было видно — эти кадры потом смотрела не раз вся Земля, — как он, прокалывая бушующие слои твердого пламени, медленно начал оплывать, а потом вдруг упруго распался на вереницу ослепительных громадных капель, которые со страшной, все увеличивающейся быстротой, соскальзывали в огненную глубину.
Он очнулся.
Совсем стемнело, над сонной громадой моря вспорхнули первые звезды. «Искупаться, что ли», — вяло подумал Андрей и тут же вспомнил, как они с Лолой, совсем молодые, купались в ночном море, как теплая вода баюкала их, мягко разъединяя и вновь поднося друг к другу, как сумеречно вскипало в них желание от прикосновений… Сейчас он ничего не почувствовал — как будто кино вспомнил.
Он достал фон, машинально подбросил его на ладони, а потом набрал номер справочной и запросил данные на Соцеро.
— Место пребывания — Меркурий, станция слежения, — ответил автомат после очень долгого молчания. — Должность — пилот-оператор. Беседа в настоящее время невозможна, поскольку доступ персонала станции к меркурианским переговорным пунктам в силу специфики осуществляемых работ затруднен.
— Что это за работы?
— Информация отсутствует. Станция находится в процессе ввода в строй, информация пока не полная. Приносим свои извинения.
«Ну вот, — подумал Андрей. — Что за станция объявилась? Из-за станции закрывать планету?» Его вдруг зазнобило, почему-то стало тревожно. Он несколько раз подбросил фон на ладони, а потом позвонил приятелю из Бюро Спецработ.
— А, привет, — обрадованно сказал Семен, растолстевший еще больше с момента их последней встречи. Он совсем стал похож на Винни Пуха. — Ты как снег на голову. Я, знаешь, думал, тебя и на Земле-то давно нету…
— Я по делу. Что вы там строите на Меркурии?
Семен заморгал.
— Может, нужны пилоты-одиночки?
— А ты что… — осторожно спросил Семен. — Так все и бездельничаешь?
— Ну, нет, конечно. Мы работать приучены. Всю весну вот у вулканологов отбарабанил. Побираюсь, где придется… Но это ж — летать, Семен.
— Побираюсь… Экий ты, знаешь, ядовитый, Андрюха. Ты ж добряк был!
— Добряк с печки бряк, — буркнул Андрей.
Семен тяжело вздохнул.
— С Лолой так и не видишься?
— Так и не вижусь.
— И с парнем?
— И с парнем. Есть там мне работа?
Семен шевельнул губами, будто собираясь что-то спросить еще, но смолчал; через мгновение открыл было рот и опять закрыл.
— Слушай, черт возьми, — проговорил Андрей. — Я же люблю его. Не годится человечку… Однажды он подошел ко мне и спросил: папа, почему тебя никто не любит? К пяти ему шло… Я так и сел. Как же, говорю, а мама, а дядя Соцеро. А он говорит: ты когда уходишь, мама, если думает, что я не вижу, плачет и спрашивает: за что мне такое наказание. — Он помедлил. Больно было складывать эти мысли в слова. — Я ведь до сих пор не знаю, может, я и впрямь сделал это неправильно. Значит, не имею права сказать ему: они не поняли, а ведь я у тебя самый лучший. Но, с другой стороны, не годится человечку с малых лет знать, как жестоко иногда наказывают тех, кто совершает поступки. — Он запнулся, словно закончил фразу, но потом все же добавил: — Необычные. — Опять запнулся. — Знать, что такое остракизм. Рабом вырастет, сможет лишь повторять за другими, а сам — ни-ни… И хватит, говори дело!