— Божьих коровок я видела, — тихонько сказала девушка, — они иногда залетали к нам…
— Иногда! — с горечью повторила пожилая. — Вот они, твои зоны для прогулок. Там всё вытоптано. Нет, пусть они делают что угодно, пусть меня отстраняют от работы не на месяц, а навсегда, но я снова повезу своих детей в заповедник! Давно пора решить, что для чего существует: тигры для людей или люди для тигров?!
— Ада Робертовна! — плачущим голосом воскликнула девушка. — Успокойтесь вы, ясно же, что всё для людей, но ведь надо потерпеть немножко! Два проекта, «Гея» и «Тер-ра», что-то да получится, уже полегче будет, а потом их станет много. Все будут рвать цветы, надо только подождать.
— Подождать? Сколько? Один проект уже не оправдался, неделю назад передавали, новости слушать надо, второй тоже скоро в тартарары полетит. А если и нет, то сколько ждать? Сотню лет! Дети за это время состарятся.
Вольт старался не слушать этот слишком близко касающийся его разговор. Он снова активизировал письмо и натянул наушники.
«Ты, верно, уже знаешь, — звучал в наушниках Пашкин голос, — о провале проекта „Терра“. Очень гнусное ощущение, мы ведь заранее говорили, что так получится, и теперь всем нам (сторонникам „Геи“) кажется, будто окружающие думают, что мы злорадствуем. Обидно. И самое страшное, что нас, возможно, ждёт то же самое. Ты прикинь: не было на планете атмосферы, и вдруг — нате — лишний килограмм на каждый сантиметр поверхности. А если умножить на площадь планеты? Цифра получается космическая. А на Терре пытались тяжелую аммиачную атмосферу заменить на земную. Это ещё похлеще. Что там теперь творится — представить страшно. Одни материки тонут, другие выныривают, моря закипают, не планета, а сплошной вулкан. Соваться туда с техникой — только сильнее пожар раскочегаривать. А ждать, пока само остынет, — сотни тысяч лет. Даже при мягком вмешательстве — всё равно тысячи лет. Бахтер рвёт и мечет, тоже не человек, а сплошной вулкан. Он считает, что, несмотря на свистопляску, Терра уже пригодна для примитивных форм жизни. Между нами говоря, он прав. Бахтер затребовал споры лишайников и сине-зелёные водоросли, а ему не дают. То есть дают, но мало. Вот он и бушует.
У нас же свои трудности. В основном с океаном. Давление мы создали одну десятую атмосферы. Пока за счёт азота. Теперь роем котлованы под будущие моря и загружаем в них куски льда по пять-шесть миллионов тонн каждый. Лёд возим с внешних планет, там его много. Туда же отправляем вынутую породу. Очень скучно и нудно. Гелиос греет здорово, но давление маленькое, так что лёд не тает, а возгоняется. С этим тоже морока, чуть зазеваешься — получится атмосфера из водяного пара, и дела будут ещё хуже, чем на Терре. Но слегка парить всё-таки не мешает, вода ионизируется, и мы обогащаемся кислородом. А водород улетает, так что шлейф у нашей Геи дивно красивый, ежели смотреть в ультрафиолете.
Но всё-таки дела прискорбны. Терра погибла, а ведь Бахтер собирался открыть её через двадцать лет. А над Геей уже пятьдесят лет работают и ещё провозятся годов около семидесяти. Понимаешь теперь, почему все мои надежды на тебя? Давай дерзай на фронте снабжения поисковых групп, а я тебя больше отвлекать не буду.
Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит карикатура. Торжественное открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане истлевшие от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная…»
Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку или даже чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь воздухом, высокая по грудь трава расступалась перед ним, со звонким шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетание каких-то живых существ вихрились вокруг, усиливаясь при его приближении. Жизнь была всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт рассмеялся и упал в траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха, просто он перед выходом прошёл через дезинфекционную камеру, чтобы не занести ненароком на Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не знал, долго ли он лежал. Казалось, прошла вечность, но и вечности было мало. Наконец он сказал себе: «Пора!» — встал и пошёл, раздвигая мягкие живые стебли.
Следующее утро было страшным. Первое, что увидел Вольт, был чёрный шрам, протянувшийся через поле. Вольт вышел наружу в скафандре. Там, где он проходил вчера, теперь пролегала широкая тропа, покрытая засохшими, сгнившими растениями, усыпанная трупами насекомых. Через час стал известен ответ: Ласточка ничем не угрожала Вольту, но Вольт был ядовит для Ласточки. Его пот, дыхание — убивали.
Больше Вольт не бегал по траве.
Несколько часов он просидел, запершись в корабле. Изучал спектр солнца, посылал зонды к газовым гигантам на окраине системы и к выжженной внутренней планете. Потом не выдержал, надел скафандр и вышел наружу.
Так же светило солнце, так же шелестела трава, насекомые с размаху налетали на холодное плечо скафандра, трещали дрожащими веерами крыльев, изумрудно таращили драгоценные камни глаз и улетали невредимыми. Всё было почти как прежде, только ветер был не для него, и трава была не для него, и вся Ласточка тоже была не для него.
Река, на берегу которой он поставил звездолёт, когда-то натаскала с ближних гор камней, и луг, перемежаемый полосами кустарника, у реки обрывался, только редкие травинки торчали среди россыпи. Зато именно там Вольт встретил птицу. Она поднялась из-за валуна и, изогнув шею, зашипела на Вольта, потом, неловко сгибая тонкие ноги, отбежала в сторону. На плотных белых перьях играли перламутровые блики. Вольт шагнул вперёд и увидел за камнями гнездо. На песке в беспорядке набросаны ветки и труха, а на этой подстилке покоятся четыре совершенно круглых, серых, под цвет булыжника, яйца. Певица издали следила за Вольтом. Вольт, пятясь, отошёл.
— Извини, — бормотал он, словно птица могла услышать и понять его. — Я не хотел мешать, я же не знал. Извини…
Птица в три шага вернулась к гнезду, склонив голову набок совершенно по-куриному, взглянула на кладку и резко, без размаху ударила клювом. Брызги белка запятнали камень. Птица распахнула длинные трёхсуставчатые крылья, подпрыгнула в воздух и полетела прочь от осквернённого гнездовья.
И так было повсюду. Маленькие пушистые зверьки, рывшие норы в обрыве противоположного берега, плескавшиеся в воде и таскавшие из придонного ила жирных червей, бросили норы и уплыли вверх по реке, пичужки собирались в стаи и откочёвывали прочь, даже насекомых словно бы стало меньше.
Именно тогда Вольт принял решение скрыть Ласточку от людей, которых она не могла принять. Ремонтные механизмы закончили проверку починенного плазмопреобразователя, разведчики вернулись с соседних планет, можно было улетать.
Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его в принятом решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение, что он поступил правильно.
Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и вышел во внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные, а рядом, за плотной стенкой неприхотливого барбариса, тоненькие чахлые деревца. Несмотря ни на что, деревья не желали расти на внутренних этажах гигантских домов.
Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди зиял просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт улетал, среди листьев появился плотный, зелёный с красным кончиком бутон. Теперь куста не было.
К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.
— Смотришь? — спросил он. — Смотри. Вот как бывает: занюхали цветок. Не стоило и сажать. Я, как это началось, решил полюбопытствовать и поставил счётчик. Так, знаешь, в первый день цветок две тысячи человек понюхали. В очередь стояли, как на выставку. Каждый наклонится, вдохнёт поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся, а он всё равно на третьи сутки завял. И ведь понимаю, что всё зря, а всё-таки новый цветок посажу, как только черенок достану. А его опять занюхают, это уж как пить дать. Растения не любят, если чего слишком много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе задерживаем, а если кто с малышами пешком идёт заповедник посмотреть, то порой закрываем глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы ничего не цветёт, редко когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!