Я делаю еще один глоток джааля. Мауст опаздывает. Клуб закрывают в строго установленные часы. Это из-за полиции. Им запрещено разговаривать с посетителями после работы. Обычно Мауст возвращался домой сразу же.
Я тотчас же отгоняю мимолетный укол страха. Конечно же, с ним все будет в порядке. Мне и без того есть о чем переживать.
Еще джааля.
Нет, я не смогу. Мое бегство от Культуры произошло не только из-за того, что она мне надоела, но и из-за ханжеской, двуличной морали Контакта, изредка одобрявшей поступки, запрещенные другим: подстрекательство к войне, убийство… Гнусно и мерзко. Мне никогда не доводилось общаться с отделом по особым обстоятельствам напрямую, но можно представить себе, как там ведутся дела! Отдел по особым обстоятельствам, иными словами — отдел грязных подстав, очень красноречивое иносказание, принятое в Культуре. Мне казалось недостойным жить по двойным стандартам, взамен этого мой выбор пал на откровенно эгоистичное, ненасытное общество, которое не претендует на то, чтобы быть хорошим, где не скрывают амбиций.
Но лично я веду здесь такую же жизнь, как и там: стараюсь не задевать других, оставаться собой в любых ситуациях… а остаться собой, уничтожив целый корабль с людьми, попросту невозможно! Даже если на корабле — правители жестокого, безжалостного общества. Я не смогу воспользоваться пистолетом. И не дам Каддасу и Круйтцелю меня найти. При этом я ни за что не вернусь обратно в Культуру, униженно склонив голову.
Я наливаю бокал джааля.
Бежать. Другие города, другие планеты — Вреччис не единственный мир. Бежать и скрываться. Но отправится ли Мауст вместе со мной? Снова смотрю на монитор наручных часов. Он опаздывает на полчаса. Совсем не похоже на него. Почему? Подхожу к окну, выглядываю на улицу, пытаюсь высмотреть его. Крейсер автоматической полиции деловито рассекает уличный поток. Стандартная конфигурация: отключенные сирены, втянутые орудия. Крейсер направляется в кварталы иномирников — с недавних пор полицейские повадились устраивать там молодецкие забавы. И ни намека на стройный силуэт Мауста, летящей походкой, вразвалку, рассекающего толпу…
Это вечное беспокойство… Его могут задеть, полиция может арестовать его в клубе за непристойное поведение, за оскорбление общественной морали, за гомосексуализм-величайшее из преступлений — даже хуже, чем не заплатить по счету. И конечно же, тревога из-за того, что он может встретить кого-то еще!
Мауст, вернись домой! Только бы с тобой ничего не случилось… Пожалуйста, вернись!
Я почувствовала себя обманутой, когда к концу процедуры изменения пола оказалось, что меня по-прежнему привлекают мужчины. Но это было давно. В то время я еще принадлежала Культуре и, подобно большинству людей, любить человека своего же пола не считала нормальным. То, что мои желания, в отличие от физиологии, не изменились, казалось чудовищной несправедливостью. И только Мауст помог понять: меня не обманули. Он помог мне многое преодолеть. Мауст был моим животворящим дыханием.
В любом случае в этом обществе я не считалась женщиной!
По-моему, нужно добавить еще джааля. Я снова подхожу к стойке.
— …не повлияет на линейную стабильность оружия, хотя отдача увеличится в зависимости от расстановки энергетических приоритетов, иными словами, увеличение мощности…
— Заткнись! — кричу я на пистолетик, попытавшись неуклюже ударить по кнопке выключения. Рука задевает курносый ствол, пистолет пролетает над столом и падает на пол.
— Предупреждаю!.. — верещит пистолетик, — внутри нет никаких подходящих для пользования деталей! При любой попытке деконструкции произойдет необратимая дезактивация или…
— Заткнись, сволочь! — ору я, и оружие наконец-то умолкает.
Я поднимаю его, кладу в карман висящей на спинке кресла куртки. Будь проклята Культура, будь прокляты все пистолеты вселенной! Нужно выпить еще. Я вновь смотрю на часы. Эта тяжесть внутри меня… Вернись, пожалуйста, вернись домой! А потом — уходи. Вместе со мной!
Я ложусь перед экраном, в животе — тугой узел страха, борюсь с подступающей тошнотой, смотрю новости, волнуюсь за Мауста и стараюсь не думать слишком о многом. В новостях множество сюжетов о казненных террористах, доблестных жертвах и героически павших в локальных войнах — против чужих, против иномирников, против недочеловеков… Последний сюжет рассказывает о восстании в городе на другой планете. О гибели гражданского населения ничего не говорится, но был кадр: широкая улица завалена обуглившимися ботинками. В конце сюжета — интервью в больнице с раненым полицейским.
На меня наплывает старый кошмар, я вспоминаю демонстрацию, на которой мне выпало оказаться три года назад. Вновь вижу стену наплывающей, полуосвещенной солнцем завесы нервно-паралитического газа; вижу, как из-за нее выступают отряды конной полиции. Они кажутся еще ужаснее, чем ощетиненные стволами машины; я вижу не всадников в шлемах и с шоковыми дубинками, а рослых зверей в противогазах, хотя и закованных в доспехи. Терроризирующие толпу чудовища из одноразового сна массового производства…
В этом состоянии животного страха меня и застал Мауст, вернувшийся через несколько часов. В клубе была облава, и ему не давали со мной связаться. Я плачу, а он обнимает меня и убаюкивает до тех пор, пока мне не удается заснуть…
— Робик, я не могу! Ризоорет запускает новое шоу для следующего сезона, и ему понадобятся новые лица! Будет отличная возможность, программа для натуралов! Вещание на Высокие кварталы! Я не могу уехать прямо сейчас! Я уже Сделал первый шаг! Пойми, пожалуйста!..
Мауст, прогнувшись, тянется через стол к моей руке. Я прошу:
— Я не могу сделать то, что от меня требуют! И остаться не могу, а потому мне придется уходить. Другого пути нет. — В моем голосе не осталось жизни.
Мауст принимается собирать тарелки и контейнеры, покачивая высоколобой изящной головой. А мне не хочется есть: похмелье и нервы. К тому же этим туманным, противным, сводящим с ума промозглым полуутром у домохозяина снова сломалась климатическая станция.
— Они что, и вправду требуют от тебя сделать что-то ужасное? — Мауст отработанным жестом скидывает халат и смыкает полы вокруг бедер. Я гляжу на его тонкую спину, пока Мауст направляется на кухню. — Ты так ничего мне и не рассказал. Неужели не доверяешь? — доносится голос Мауста.
Что мне сказать? Откуда я знаю, доверяю ли ему? Я люблю его, но только он знал, что я из другого мира. Откуда-то Каддас и Круйтцель узнали о моем секрете, каким-то образом проведал и «Лучезарный путь»… Мой мускулистый, сексуальный, неверный танцор, неужели ты думаешь, что если я молчу, то это значит, что мне не известно обо всех твоих изменах?
— Мауст, пожалуйста… Тебе лучше об этом не знать.
— Ах, ну надо же! — холодно смеется он. Прекрасный режущий звук, откликающийся болью изнутри. — Какие мощные страсти! Значит, ты меня защищаешь… Чудовищно мило с твоей стороны…
— Мауст, это серьезно. Эти люди принуждают меня к тому, что я просто не в состоянии совершить! Если не выполнить их требования, они… в общем, я наверняка пострадаю… Их действия непредсказуемы. Может быть, они даже попытаются шантажировать меня тобою. Вот почему меня так обеспокоило твое опоздание. Мне казалось, тебя схватили.
— Бедный старина Робби! — произнес Мауст, выглядывая из кухни. — День выдался долгим… кажется, во время последнего выступления я растянул мышцу, а после облавы нам могут не заплатить. Стэлмерс наверняка попробует воспользоваться этой отмазкой, даже если мусора и не подрезали башли. А моя задница до сих пор болит после того, как один из этих извращенцев ковырялся во мне пальцем. Это, конечно, не так романтично, как твои дела с бандюганами и прочей крутизной, но для меня это важно. Мне и своих забот хватает. Ты слишком серьезен. Прими успокоительное или еще что-нибудь. Выспись, и все пройдет.