А однажды она заметила, что разговаривает сама с собой.
— Тебе идёт этот костюм, Кэтлин! Я сшила его сама. Посмотри, Пати, правда, оригинально? Ты неплохо шьёшь, Кэтлин, я хочу сделать тебе заказ. С удовольствием, Пати! Давай спустимся в трюм, ты выберешь себе ткань…
Кэтлин и вправду хотела спуститься в трюм, но опомнилась, что подруги здесь нет, это воображение сыграло с ней шутку. Впоследствии она не раз вела такие разговоры, не придавая им большого значения. Диалоги-монологи помогали ей справиться с одиночеством.
Просыпаясь, она говорила: «Патрик, с добрым утром!» — а каждый вечер шептала: «Спокойной ночи, Патрик», и ей казалось, что он рядом.
Физической нагрузки на корабле не было, и Кэтлин, отдавая долг дисциплине, заставляла себя заниматься гимнастикой. «Твоя задача — не свихнуться, Кэт» — говорила она себе и шла в тренажёрный зал. Каждый день упорно посвящала несколько часов работе на компьютере. Пока не удалось сдвинуться с мёртвой точки, но она не отчаивалась. Времени имелось достаточно.
Дважды она отмечала Рождество в одиночестве, сидя на скамеечке возле ёлки в теплице. В этих праздниках было что-то жуткое, и вместо того чтобы веселиться, Кэтлин сжималась, как от холода, и испуганно озиралась по сторонам, словно поблизости мог быть кто-то ещё, кроме неё. Дважды отмечала свой день рождения — пекла маленький торт, а потом грустно смотрела из рубки на звёзды.
Чтобы скоротать вечера, Кэтлин писала письма. Не в компьютере — вдруг слетит, а обычным карандашом на бумаге. «Здравствуй, Патрик! Скорее всего, ты не получишь моего письма, но я всё-таки пишу тебе. Сегодня на корабле знаменательный день — начало осеннего сезона. Представляешь, я одна должна собрать весь урожай! Два месяца подряд у меня будет столько работы, что я просто не смогу тосковать по тебе. Пожалуйста, прости, но я очень рада этому, ведь это так тяжело — тосковать.»
Самым неприятным делом было спускаться в трюм: её пугали чёрные контейнеры. Иногда она отводила глаза от книги или монитора и долго сидела неподвижно, размышляя, что же находится в этих ящиках, предназначенных для иной планетной системы. Эти размышления доводили её до клаустрофобии. Сначала Кэтлин была уверена, что в них хранятся образцы культуры — фильмы и музыкальные записи. Инопланетяне посмотрят, послушают — и пойдут на контакт. Профессор Йенс будет доволен.
Но что, если там оружие? Не слишком приятно лететь на одном корабле с атомной бомбой. Впрочем, это не обязательно бомба, это могут быть смертельные вирусы, ядовитые змеи или насекомые. Пауки. При мысли о пауках она поёжилась. Глупо, конечно, контейнеры не могут содержать подобной ерунды, там что-то невероятно важное. А вот что именно — ей было неизвестно, в её обязанности не входило это знать. А обязанности на корабле были распределены очень чётко. Теперешнее заключение Кэтлин тоже было плодом железной дисциплины.
Чего только не нафантазировала Кэтлин! Одно время она считала, что там замороженные животные и семена растений. Вот было бы здорово вытащить одного зверька и разморозить! Он бегал бы за ней по всему кораблю, а она о нём заботилась, и ей было бы не так скучно. Она размечталась, какие там могут быть звери — наверно, мелкие, крысы, зайцы, белки. Может быть, там есть щенок. Хорошо бы обнаружить в контейнере живого пони — лошади такие умные, почти как люди. А что, если там… Кэтлин вдруг пришла в голову дикая мысль, настолько дикая, что она прогнала её от себя. Придет же на ум такое! У неё была возможность их открыть, они легко открывались снаружи, но слова Присяги так крепко были вбиты в её сознание, что она не рискнула бы нарушить дисциплину даже под страхом смерти. А правила запрещали открывать контейнеры.
Незаметно миновали ещё два Рождества. Кэтлин хотела вспомнить, сколько же ей теперь лет, и не смогла, и, что хуже всего, лица родных и знакомых постепенно стёрлись из памяти. Сотни раз Кэтлин жалела, что не взяла с собой фотографии. Лишь лицо Патрика она пока не могла забыть. Круглое, конопатое и прыщавое лицо человека, который каждый день оскорблял её, но при этом утверждал, что любит. И за эту любовь она прощала ему всё.
Однажды вечером она открыла папку с письмами и начала их перечитывать.
«Патрик, я верю, что мы скоро встретимся! Я уже почти нашла эту программу…»
«Здравствуй, Патрик! Сегодня я сшила себе новое платье. Понимаю, мужчинам это неинтересно, но мне больше не с кем поделиться радостью. Оно такое красивое!»
«Патрик, я часто думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я осталась на Земле. У нас с тобой был бы уютный домик, и в нём звучали бы детские голоса…»
Об этих «детских голосах» она думала неоднократно. Найти в контейнере живого пони было бы хорошо, но гораздо приятнее водить за руку кого-то, похожего на тебя. Если бы у Кэтлин была дочь, она учила бы её читать по слогам, и время летело незаметно. А какие детские платьица можно было бы шить! Как-то раз она увидела во сне, что нянчит своё дитя, и этот сон заставил её глубоко задуматься. Наверно, там, на далёкой Земле, у Розамунды и Патрика уже появились дети. А как же Кэтлин? Неужели она никогда не станет матерью?
Впервые заточение предстало перед ней в таком аспекте. С юных лет Кэтлин твёрдо усвоила, что каждая женщина обязана родить ребёнка, хочет она этого или нет. Там, на Земле, мать часто говорила с ней о малышах: «Вот родишь мне внука…» — но о мужчинах речи не было. Став взрослой, Кэтлин совершенно упустила из виду, что для рождения ребёнка нужен мужчина, она просто ждала своих предстоящих мук, ждала как неизбежности и совершенно не задумывалась, что для этого нужно, по крайней мере, выйти замуж. Теперь она впервые осознала, что не всё так просто.
Образ ребёнка — то сына, то дочери — преследовал Кэтлин, компьютер был забыт, теплица засыхала без полива. Как несправедлива природа! Почему нельзя завести ребёнка в одиночестве? Многие растения и животные это умеют, а человек — нет. Какой же он тогда венец эволюции? Сколько бессонных ночей провела она, размышляя над этим! Она по-прежнему говорила сама с собой, но теперь её собеседниками были маленькие дети, а не товарищи по институту. Она пела колыбельные песенки и рассказывала нараспев стишки, сочинённые ею самой, а вечерами рисовала эскизы детской одежды. Ей безумно хотелось сшить эти красивые вещички — но для кого? И в один прекрасный день Кэтлин взяла белую ткань, вату и несколько часов трудилась, не разгибая спины. А к вечеру у неё была кукла.
Кэтлин полностью отдалась материнскому чувству, вспыхнувшему в ней с огромной силой. Она наряжала куклу то как мальчика, то как девочку, она учила её говорить и читала ей сказки, которые писала сама печатными буквами. Она водила её на прогулку в теплицу и объясняла, как называются растения.
— Смотри, какой цветок! Он жёлтый, как Солнце. Когда мы вернёмся, я покажу тебе Солнце. А это — яблоня, на ней растут яблоки. Хочешь яблочко? Ах, я забыла, ты же не умеешь есть. Ну что ж, пойдём в каюту, уже поздно…
Плоды в теплице осыпались, овощи засыхали, а Кэтлин словно не замечала. Всё своё время она с упоением посвящала тряпичной кукле. Как-то раз Кэтлин проснулась утром и, по обыкновению, хотела поцеловать куклу, но не нашла её рядом.
— Девочка моя, где ты? — всполошилась Кэтлин и вспомнила, что накануне забыла куклу в гостиной. Безобразие — как можно забыть о ребёнке!
— Я ужасная мать!
Она вскочила и в одной рубашке выбежала из каюты. Кукла валялась на полу. Кэтлин вскрикнула и хотела поднять её, но остановилась. Ей бросилось в глаза нарисованное лицо куклы, её неестественная поза.