Приученная на своей планете к акробатической пластике, она сама уже овладела им повторно, опровергая свою же недавнюю игру в дремучесть относительно полового просвещения. Или же из невзрачной куколки возникла феерическая бабочка? Всё повторилось, и она повторно вскрикнула. Но уже не от боли, а совсем от другого.
– Как ты можешь называть себя, всю прекрасную, и самое прекрасное в себе позорным? – опять спросил он у неё. Она прижалась алчущими губами к его лицу, нависая над ним сверху. Он щупал её рёбрышки и не верил, что это тело взрослой и развитой девушки, только что проявившей свою сильную страстность в минуты первого же соединения с тем, кто ещё час назад был для неё чужим и даже неприязненным человеком. Не считать же любовным воркованием их странную ночную беседу в звездолёте её матери? Когда она вторглась к нему незваной и ненужной.
– Кто обучил тебя любовному искусству? – не мог он не спросить у той, кто ещё недавно воспринималась неудачной последней дочерью старой Пелагеи-распутницы. В её губах была горечь, но особого свойства, она пьянила, и головокружение возникло отнюдь не метафорическое, а реальное. Радослав закрыл глаза, и мрак внутри всё также кружился.
– Ты смешной, Радослав. Зачем мне чему-то специально обучаться на планете, где не прекращается сплошной праздник любви? Я с детства на такое насмотрелась. А ты поверил, что Кук явился для меня откровением? Просто мне не хотелось отдавать ему свою девственность. Я сразу же назначила на эту роль тебя, как увидела впервые. Мне больше двадцати, Радослав, а я так и не познала соединения с любимым. Не появилось его на нашей планете. Не хотела я там никого из тех, кого встречала, кого знала. Не с Куком же мне было начинать свою женскую жизнь? Это же ужасно! Хотя и любопытство он будил во мне. Да и жалко его стало. Вот притворщик! Каков он тут? Это же другой совсем человек. Статный, собою гордый и даже не кажется старым нисколько. И не злой, вот что главное. Мама обещала мне, вот увидишь его, назначенного судьбой, так сразу и поймёшь. Я поняла сразу. Ты. Как вошла в управленческий отсек, так пол поколебался под ногами. Идеальный мужчина, идеальное сложение, светлые волнистые волосы, а в глазах печаль настолько глубокая, что мне сразу захотелось разделить её с тобой. Дать тебе облегчение, а потом и забвение всякой печали. Не мальчишка какой, и уж тем более не старик. Только я придуривалась, боялась тебя. Боялась тебе не понравиться также сильно, как ты мне. Радослав, любимый, ты уж не отнимай у меня этот перстень. Он будет твоим мне даром как своей уже жене. Хорошо?
– Хорошо, – согласился он со вздохом, внезапно подумав о том, что надо напомнить Куку о том, чтобы проверить работу искусственной атмосферы.
Ива – живущая на границе двух миров
Ива трогала ладошками холодную гладь воды, свесившись с края лодки, играя как в детстве. Мать и отец сидели, как два куря на насесте, отец впереди, мать позади на узких перекладинах лодки. Нахохлившиеся, сумрачные тёмные, они взмахивали вёслами, направляя свою утлую лодку немилостивой судьбы в неизвестность разлившейся реки. Река розовела, улавливая в себя остаточное свечение засыпающего солнышка, очевидно счастливая своей безбрежностью. Ведь подобные разливы редкость из редкостей. Река носила имя – Светлый Поток. Несколько более малых и совсем мелких речушек впадали в его обширное русло. Все притоки носили имена женские: Светлая, Глубокая, Узкая, Лилия, поскольку там росли превосходные белые водяные лилии. Так что Светлый Поток был речной водный муж – многоженец.
Тяжёлые, ленивые, как разлитое растительное масло, потемневшее от долгого хранения, волны шумно хлюпали за кормой, грозя утопить в себе и людей в лодке и их скудный скарб, состоящий из нескольких узлов и плетённого из лозы короба-сундука. Дед был мастер на плетение коробов, корзинок, и даже целых шкафов для хранения кухонной утвари. Сам дедушка умер в старом доме на том берегу.
Словно на острове возник силуэт Храма Ночной Звезды. Его отделяла от берега масса воды, тогда как до разлива он стоял на берегу. В таких Храмах в дни, вернее в ночи поминания ушедших родных и близких собирались люди из близлежащих окрестностей.
Ива не любила думать о мёртвых, не любила постных, зачастую притворных лиц тех, кто стояли в помещении в ночи поминовения и все вместе пили невкусное варево из жестяных и также противно –холодных кружек. Казалось, что наполовину мятые и тёмно-пятнистые от долгого употребления кружки усиливали неприятное вкусовое ощущение.