— Некоторые, возможно, учат… — задумчиво проговорил Рэнсом. — Но даже если говорить о песнях… неужели хроссу никогда не хочется снова услышать какую-нибудь великолепную строку?
К несчастью, ответ Хьои опирался на тонкий семантический нюанс, в котором Рэнсом так и не разобрался. В языке хроссов было два глагола, оба для него означали «стремиться», «страстно желать». Хроссы, однако, их отчетливо различали и даже противопоставляли. Поэтому, с точки зрения землянина, Хьои попросту сказал, что любой бы к этому стремился («уонделоне»), но никто в здравом уме не стал бы к этому стремиться («хлантелине»).
— Поистине, — продолжал хросс, — ты вовремя заговорил о песнях. Это хороший пример. Ибо самая великолепная строка обретает полное значение лишь благодаря всем строкам, следующим за ней. Если же вернуться к ней снова, обнаружится, что она вовсе не так хороша, как казалось. Возвращением можно ее уничтожить. Так бывает в хорошей песне.
— А в порченой песне, Хьои?
— Порченые песни слушать ни к чему, челховек!
— А что ты скажешь о любви в порченой жизни?
— Может ли быть порченой жизнь хнау?
— Не хочешь же ты сказать, что порченых хроссов нет вообще!
Хьои задумался.
— Мне приходилось слышать о чем-то подобном, — сказал он наконец. — Говорят, иногда детеныш определенного возраста начинает вести себя как-то не так. Был один такой, он, по слухам, испытывал желание есть землю. Может статься, где-нибудь существовал и хросс, который хотел, чтобы годы любви у него продлились. Я о нем не слыхал, но все может быть. Зато я слышал песнь о еще более странном хроссе, который жил давным-давно и не в нашем хандрамите. Он видел все в двойном размере: два солнца в небе, две головы на шее. И в конце концов, говорят, он впал в такое помрачение, что возжелал иметь двух подруг. Ты можешь мне не верить, но в песне говорится, что он любил двух хрессни.
Настал черед Рэнсома задуматься. Если Хьои говорит правду, он столкнулся с естественно добродетельной, от природы моногамной расой. Хотя что в этом такого уж странного? Известно, что у многих животных сексуальные инстинкты проявляются лишь в сезон свадеб. Кроме того, если уж природа сотворила такое чудо, как половой инстинкт, почему она не могла пойти еще дальше и предписать влечение лишь к одной особи противоположного пола? Ему даже смутно припомнилось, что кое-какие «низшие» земные организмы естественно моногамны. Так или иначе Рэнсому стало ясно, что среди хроссов неограниченная рождаемость и супружеская неверность невозможны. И тут его осенило: не в хроссах, а в людях таится главная загадка. Конечно, инстинкты хроссов удивительны. Но куда удивительнее, что именно они — недостижимый пока моральный идеал далекой земной расы! Ведь собственный половой инстинкт человека находится в таком плачевном разладе с идеалом, что вся история человечества не есть ли постоянная борьба между тем и другим?
Хьои снова прервал молчание:
— Несомненно, нас сделал такими Малельдил. Где бы мы брали еду, если бы у каждого было двадцать детей? И подумай, ведь жизнь стала бы невыносимой, каждый миг наполнился бы страданием, если б мы все время призывали вернуться какой-нибудь день или год. Но мы знаем, что каждый день жизни полон предвкушением и памятью — из них-то и состоит каждый миг.
В глубине души Рэнсом был уязвлен тем, что его собственный мир явно проигрывает на этом фоне. Он буркнул:
— И все-таки Малельдил подсунул вам хнакру!
— Ну, это же совсем другое дело! Я жажду убить хнакру, как и она жаждет убить меня. Я мечтаю быть первым на первой лодке, первым ударить копьем, когда лязгнут черные челюсти. Если она убьет меня, мой народ меня оплачет и на мое место встанут мои братья. Но никто не хочет, чтобы все хнераки исчезли. Не хочу этого и я. Как тебе объяснить? Ведь ты не понимаешь наших песен! Хнакра — наш враг, но и наша возлюбленная. Когда она смотрит вниз с водяной горы на севере, где она родилась, в наших сердцах живет ее радость. Она летит в потоке водопада — и мы летим с ней. А когда приходит зима и озера скрывает от наших глаз густой пар, — мы смотрим ее глазами, чувствуем, что ей пришла пора отправиться в путь. Изображения хнакры висят в наших жилищах. Хнакра — знак всех хросса. В ней живет душа долины. Наши дети начинают играть в хнакру, как только научаются плескаться на отмели.
— И тогда она их убивает?
— Очень редко. Хросса были бы порчеными, если б позволили ей подобраться так близко. Мы выслеживаем ее задолго до этого. Да, челховек, в мире есть опасности, грозящие смертью, но им не сделать хнау несчастным. Только порченый хнау мрачно смотрит вокруг. И вот что я еще скажу. Не будет лес веселым, вода — теплой, а любовь — сладкой, если исчезнет смерть из озера. Я расскажу тебе про день, который сделал меня тем, что я есть. Такой день бывает раз в жизни, как любовь или служение Уарсе в Мельдилорне. Я был тогда молод, почти детеныш. Но я отправился в далекое-далекое путешествие вверх по хандрамиту в ту страну, где звезды сияют и в полдень и даже вода холодна. Я вскарабкался по уступам к вершине огромного водопада и оказался на берегу заводи Балки, где трепет и благоговение охватывают хнау. Стены скал уходят там к самым небесам. Еще в древности на них были высечены гигантские священные знаки. Там и грохочет водопад, именуемый Водяной Горой. Я был один наедине с Малельдилом, ибо даже слово Уарсы не достигало меня. И с тех пор во все мои дни сердце мое бьется сильнее, а песнь звучит громче. Но скажу тебе: все мои чувства были бы иными, если б я не знал, что в Балки живут хнераки. Там я пил жизнь полной чашей, ибо в заводи таилась смерть. И это был наилучший напиток, не считая лишь одного.