— Пожалуй, — сказал пфифльтригг. — Ведь и лучшие картины — из самого твердого камня. А знаешь, какие имена у моего народа? Например, Калакапери, Паракатару, Тафалакеруф. А меня зовут Канакаберака.
Рэнсом тоже назвал ему свое имя.
— В нашей стране совсем не так, как здесь. Мы не зажаты в узком хандрамите. У нас есть настоящие леса, зеленая тень, глубокие копи. Еще у нас тепло. И нет такого яркого света и такой тишины. Там, в лесах, я мог бы показать тебе место, где горят сразу сто огней и стучат сто молотков. Я бы хотел показать тебе нашу страну. Мы живем не в дырах, как сорны, и не в кучах травы, как хроссы. Ты бы увидел дома, которые окружают сто колонн, одна — из крови Солнца, следующая — из звездного молока, и так по всем стенам… А на стенах картины — чего только там нет…
— А кто у вас следит за порядком? — спросил Рэнсом. — К примеру, те, которые работают в копях, — разве они довольны своим положением, как другие, которые делают картины на стенах?
— Рудники открыты для всех; каждому приходится заниматься этой работой. Каждый копает для себя столько, сколько ему нужно. А как же иначе?
— У нас все по-другому.
— Значит, у вас получается порченая работа. Разве можно работать с кровью Солнца, если ты не был там, где она рождается, и не научился отличать друг от друга разные ее виды, и не провел рядом с нею много-много дней, вдали от света небес, чтобы она вошла в твою кровь и твое сердце, как будто ты мыслишь ею, и ешь ее, и плюешь ею?
— У нас она лежит очень глубоко, так что ее трудно достать, и те, кто ее выкапывают, должны тратить всю жизнь на это искусство.
— А им это нравится?
— Не думаю… Не знаю. Им ничего другого не остается, потому что им не дадут еды, если они перестанут работать.
Канакаберака подергал носом.
— Значит, у вас нет вдоволь еды?
— Не знаю, — ответил Рэнсом. — Я всегда хотел узнать ответ на этот вопрос, но никто не мог объяснить мне. А разве вас, Канакаберака, никто не заставляет работать?
— Как же: женщины, — сказал пфифльтригг и издал свистящий звук, который, видимо, следовало понимать как смех.
— Вы, наверное, цените женщин больше, чем другие хнау?
— Намного. А меньше всего их ценят сорны.
XVIII
Рэнсом провел ночь в гостинице. Это был настоящий, прекрасно отделанный дом — его строили пфифльтригги. Таким образом, Рэнсом оказался наконец в относительно человеческих условиях, однако удовольствие от этого значительно умеряла неловкость от соседства такого множества малакандрийцев, которую он испытывал помимо своей воли. Здесь были представители всех трех рас. Они прекрасно ладили друг с другом, несмотря на неизбежные разногласия вроде тех, которые возникают на Земле между пассажирами в вагоне поезда: сорнам казалось, что в здании слишком жарко, а пфифльтригги в нем мерзли. О малакандрийском юморе он узнал в эту ночь больше, чем за все время, проведенное на планете, — ведь до сих пор ему приходилось разговаривать только на серьезные темы. По-видимому, сама ситуация встречи разных видов хнау была комична. Правда, шуток он почти не понимал, но зато в характере юмора улавливал некоторые различия. Так, сорны редко переступали границы сдержанной иронии, хроссы отличались неуемной фантазией, а пфифльтригги были язвительны и даже позволяли себе грубости. Но и в тех случаях, когда Рэнсом понимал все слова, суть ускользала от него. Он рано отправился спать.
На рассвете — время доить коров на Земле — Рэнсома что-то разбудило. Он не сразу понял, что это. В комнате было тихо, пусто и почти совсем темно. Он собрался было снова заснуть, как вдруг услышал совсем рядом высокий голос: «Тебя зовет Уарса!» Он вскочил, озираясь, но никого не увидел, а голос повторил: «Тебя зовет Уарса!» Голова наконец прояснилась, и он понял, что в комнате эльдил. Страха он не почувствовал, но, послушно поднявшись и натянув одежду, заметил, что сердце бьется слишком часто. Его мысли были больше заняты предстоящим разговором, чем невидимым посетителем. От прежних страхов встречи с неведомым чудовищем или идолом не осталось и следа: он просто волновался, как в утро перед экзаменом в студенческие годы. Больше всего на свете он мечтал сейчас о чашке хорошего чая.
Гостиница опустела. Он вышел наружу. Над озером поднимался голубоватый пар, небо ярко синело на востоке, над зазубренной стеной каньона; до восхода солнца оставалось несколько минут. Воздух еще не нагрелся, трава под ногами была пропитана росой, и во всем чувствовалась какая-то таинственность, которую он связал с тишиной. Голоса эльдилов исчезли, как и мелькание маленьких бликов и теней. Рэнсом без всякого приказания понял, что должен подняться на вершину холма, в рощу. Подойдя к аллее камней, он с замиранием сердца увидел, что вся она заполнена малакандрийцами. Они ждали в полном безмолвии по обе стороны аллеи, сидя на земле или на корточках — кто как мог. Рэнсом пошел вперед, не смея остановиться, как бы проходя сквозь строй под этими нечеловеческими, немигающими взглядами. Так дошел он до вершины и там, возле самого большого камня в середине аллеи, остановился — по приказу Малельдила или подчиняясь собственной интуиции, этого он потом не мог вспомнить. Он остался стоять — земля была еще слишком холодной и влажной, к тому же он не знал, будет ли прилично сесть. Поэтому он просто стоял, неподвижно, как на параде. На него были устремлены все глаза, и безмолвие ничем не нарушалось.