– С Антоном все в порядке. Антон сделал свое дело, теперь отдыхает.
– А мы? – с трудом прошептал я.
– Ты жив, это главное. А Жанну спасли!
Больше говорить я не мог. Рой, Жанна и Чарли превратились в призраки, туманными силуэтами реяли в воздухе. Один Антон не двигался в кресле, он был все так же бледен. До меня, как сквозь стену, доносились голоса, я изо всех сил старался разобраться в них. Я понимал, что и Жанна, и Чарли, и Рой говорят громко, может быть даже кричат, но слышал шепот.
– Что это значит: «Жанну спасли»? – негодовала Жанна. – Эдуард устроил какую-то новую подлость. Я хочу знать, что он сделал!
– Жанна, подойди к зеркалу, – говорил Чарли. – Полюбуйся на себя. Ты теперь настоящая, тебе уже ничего не грозит.
Она, очевидно, всмотрелась в зеркало. До меня донесся ее новый – шепотом – крик:
– Боже мой, что он сделал со мной! Как я подурнела! Я же выгляжу старухой. Как вы смеете говорить: «Полюбуйся на себя»! Вы издеваетесь!
– Мы радуемся за тебя, Жанна!
Среди голосов выделился голос Роя:
– Жанна, вы сказали, что Эдуард устроил вам новую подлость. Подберите слова из другого лексикона. Самые высокие слова будут бледны…
Он еще что-то говорил, но я не слышал. Потом пробудившееся сознание донесло, что меня несут на носилках, – и наступил долгий провал. Очнувшись, я увидел, что лежу в палате. Около меня на столике стоял микрофон. Я попросил дежурную сестру, пришел врач. Я сказал, что слишком долго спал, наверно не меньше суток, хорошо бы мне встать. Он засмеялся. Пояснил, что не спал, а был в беспамятстве. И не одни сутки, а ровно двадцать. И что встать мне, конечно, было бы неплохо, но только вряд ли это осуществимо. Некоторое время мне придется передвигаться лишь на костылях. Окончательное выздоровление он гарантирует, но это будет не завтра. Моего первого прихода в сознание ожидают трое гостей. Он сейчас разрешит им посетить меня.
В палату вошли Чарли, Рой и Антон.
– Неплохо выглядишь, Эдик! – сказал Чарли. – Врач сказал, ты отлично выздоравливаешь. Похоже, ему можно верить.
– Ты жутко похудел, – посетовал Антон. – В чем только душа держится! А как настроение? Неплохо, правда?
– Опыт был проведен блестяще, – сказал Рой. – Вы вскоре сами все узнаете, когда изучите записи процесса. Конечно, таких опытов вам больше не разрешат.
– Будем двигаться поэтапно, – бодро уточнил Чарли. – Следующие наши эксперименты не выше молекулярного уровня. Надо же что-нибудь оставить и будущим поколениям хронофизиков.
Я спросил о Жанне. Жанна, узнав правду, приходила в больницу, но я лежал без сознания. Несколько дней назад Жанна улетела на Латону, оттуда на Землю. Перед отлетом она великолепно справилась с монтажом «трехмиллионника». Она играла на могучих антигравитаторах, как на клавиатуре рояля. Цистерна с тремя миллионами тонн сгущенной воды плыла от космопорта к новому энергоскладу как легкий воздушный шарик. Антон внезапно рассердился.
– Никогда не прощу тебе, что она улетела! – закричал он. – Ты знаешь, какие мне суют теперь сепарационные пластинки? Посчитаемся после выздоровления. Хорошего не жди! Выздоравливай поскорей!
Они ушли. Я закрыл глаза, вспоминал, огорчался, радовался. То, что Жанна не захотела оставаться на Урании, было, вероятно, хорошо, а не плохо. Многое соединяло нас, еще больше разделяло, я не мог разобраться во всей этой путанице.
И настал день, когда – пока на костылях – я смог выбраться в столовую. К моему столику присел Чарли, деловито пробежал глазами меню, заказал, естественно, омлет с овощами и апельсиновый сок и порадовал:
– Вчера с Латоны ушел на Землю рейсовый звездолет «Командор Первухин». На нем отбыл Рой Васильев. Он передает тебе привет.
ЧУДОТВОРЕЦ ИЗ ВШИВОГО ТУПИКА
Уже за сто метров сержант Беренс разглядел, что новобранец Эриксен – дурак.
Он слишком часто и слишком по-доброму улыбался. И у него были очень ясные не то серовато-голубые, не то голубовато-серые глаза, большие и грустные, к тому же такие круглые и с такими фарфоровыми белками, что казались блюдцами, а не глазами. Индикатор Подспудности записал в призывной карточке Эриксена невероятную характеристику: этот верзила говорил лишь то, что думал, и даже в глухих тайниках его души пронзительный луч индикатора не обнаружил ни черного налета злобы, ни скользкой плесени лживости, ни мутных осадков недоброжелательства, ни электрических потенциалов изортавырывательства, ни молекулярных цепочек заглазаочернительства, притаившихся в маскировочном тумане влицопресмыкательства. О магнитных импульсах к чину и гравитационной тяге к теплым местам и говорить не приходилось. Эриксен был элементарен, как новорожденный, и бесхитростен, как водонапорная башня. Таких людей на Марсе давно уже не водилось.