Позволим себе процитировать часть главы, посвященной советско-афганскому космическому полету из книги «Мировая пилотируемая космонавтика» - здесь дана краткая, но емкая оценка событий, которые произошли на околоземной орбите утром 6 сентября 1988 года:
«Что самое страшное, во время чехарды с включением-отключением двигателя со звуковым включились термодатчики на разделение спускаемого аппарата и приборно-агрегатного отсека, а после последнего отключения двигательной установки запустился еще и счетчик программно-временного устройства разделения отсеков, которое должно было произойти через 20 минут. Ляхов вручную отключил термодатчики, но счетчик продолжал отсчитывать роковые минуты. В это время начался сеанс связи с Центром управления полетом, но разобраться в сложившейся ситуации всем было очень сложно, а время катастрофически истекало. После того, как засветился транспарант «Программа разделения включена», Ляхов не дожидаясь разрешения ЦУПа, выдал команду на запрет разделения отсеков. До отстрела приборно-агрегатного отсека с двигателем оставалось чуть больше одной минуты! Если бы это произошло, то спускаемый аппарат с космонавтами остался бы на орбите, и они были бы обречены на неминуемую гибель: запас кислорода в спускаемом аппарате был только на время его входа в атмосферу, торможения и приземления».
Что чувствовал в те страшные минуты между жизнью и смертью сам Владимир Афанасьевич? Наверное, наиболее полно переживания космонавта Ляхова описал Валерий Шаров в книге «Приглашение в космос»:
«Отдав машине эту команду, он прекращает все заложенные в нее процедуры и остается на орбите. Остается с тяжелыми мыслями в голове и нарастающей тревогой в душе, с афганцем, который только теперь начинает понимать, что идет попытка спуска, однако что-то у них не клеится. Но, главное, остается с приборно-агрегатным отсеком, где есть двигатель и топливо для возвращения назад! А это самое главное.
Он мог бы, конечно, после первых серьезных проблем выдать эту самую ОДР, но счел необходимым доложить обо всем на Землю, чтобы в этой экстремальной ситуации вместе с руководством полета понять, что же происходит, выработать оптимальное решение и только после этого действовать. Еще, как думал Ляхов, можно было бы длинной серией включений двигателя по 6 секунд набрать эти необходимые для торможения 200 секунд. Но при каждом включении, как уже упоминалось, происходит потеря стабилизации, и все импульсы выдаются не на торможение, а в произвольном направлении. Как только после краткосрочных включений двигателя отклонение превысило допустимое значение - на корабле дико завыла сирена, зажегся аварийный транспарант «Нарушение режима стабилизации». Это уже было слишком для дальнейшего промедления - тогда, после согласования с «землей», Ляхов и дал команду ОДР.
К этому моменту корабль немного подпортил свою орбиту - сделал ее эллипсоидной. И во время одного из пролетов над Памиром, где она оказалась максимально близкой к поверхности Земли, афганец вдруг настороженно спросил:
- Командир, не низко летим?
- Ахад, нам до этого «низко» знаешь, сколько еще тормозить! - с тоской отреагировал Ляхов.
… В Центре управления полетами, где ведется подробнейшее документирование каждой нашей космической миссии (переговоров, действий экипажа и специалистов, обеспечивающих полет с Земли, поведения техники и т. д.), первопричиной, породившей все остальные проблемы, назвали особенности внешней оптической обстановки на орбите в момент подготовки корабля к торможению. Так все расположилось тогда, что свет солнца под каким-то особым углом попал на датчик системы ориентации - в итоге была отменена ее готовность на торможение. А дальше уже пошла цепочка событий, где с каждой задействованной в событиях стороны обнаруживались некоторые некорректные действия. Например, по бортовой документации экипаж в случившейся ситуации первого невключения двигателя на торможение должен был сразу выдать команду ОДР, чтобы вместе с ЦУПом, прежде всего, разобраться в случившемся и принять правильное решение. Сам ЦУП не проконтролировал ситуацию с перезаписью программы работы двигательной установки после первого ее отказа.
Однако какой смысл разбираться по прошествии многих лет, кто там больше или меньше виноват, что-то сделал не так или не совсем так. Главное - то, что крайне опасная ситуация все-таки благополучно разрешилась, люди остались живы, техника цела. Значит, и экипаж, и ЦУП, и техника российская в той экстремальной ситуации сработали надежно. А все необходимые выводы и поправки на будущее сделали в самом полном объеме. Но все это было потом. А тогда...
Тогда - последний раз возвращаемся к первым минутам экстремальной ситуации в космосе - у командира экипажа Владимира Ляхова было состояние, способное кого угодно просто парализовать: двигатель недоработал уйму времени, и вот-вот произойдет разделение отсеков, после чего мучительная смерть.
Что могло случиться с двигателем? Что будет с ними? Вопросы бешено прыгали в голове у командира, учащая дыхание и сердцебиение. Но главной мыслью оставалась одна: «Не допустить разделения, пока не отработан нужный тормозной импульс! Тогда - смерть!». И, инстинктивно включая двигатель на 6 секунд, по крохам набирая, таким образом, нужное тормозное ускорение, Ляхов не только сам помнил о недопустимости разделения, но и заставлял Моманда всякий раз подключать термодатчики. Дополнительно подстраховывался, чтобы за 14 секунд до разделения включилась еще и сирена, возвещающая об этом необратимом событии. Страшное напряжение немного спало, только когда Ляхов, наконец, понял, что угроза несанкционированного разделения отсеков миновала. Понял, что они сядут, и это лишь вопрос времени. Любопытно, что в те мгновения командир совершенно не подумал еще об одной проблеме - кислорода в корабле оставалось лишь на двое суток полета. Об этом он вспомнил только через сутки после приземления».
Снова вернемся в утро 6 сентября 1988 года. Только через 5 минут в Центре управления полетом начался переполох. Через какое-то время после доклада командира экипажа из ЦУПа лаконично и многозначительно спросили: «Что ты сделал?». Ляхов прямолинейно и столь же лаконично, явно не по полетной инструкции и, насколько это было возможно в подобной ситуации, ехидно и зло ответил: «Сохранил жизнь себе и Ахаду!».
Владимир Афанасьевич Ляхов вспоминал:
«А я их спрашиваю: «Какую вы уставку на спуск заложили?», и тут выясняется, что кнопка оператора не была отжата, там охнули – и тишина... Потом Рюмин выходит на связь и говорит мне, что спускаться будем на следующем витке, и уже заложили в обе группы уставку на спуск сто два метра. Я ему отвечаю: «Нет уж, давайте мне управляющие слова, я их сам проверю». А он говорит, что не надо, так как получен маркер по телеметрии. А я ему в ответ: «Вы уже один раз заложили!».
Потом руководство полетом все же в полной мере оценило сложившуюся ситуацию и, просчитав, наконец, всю дальнейшую перспективу застрявших на орбите «Протонов», предложило:
- Давайте мы подыщем запасной район для приземления корабля, поскольку в первоначальный «СоюзТМ» уже не попадает…
«А куда мы попадем?» - заинтересовался Владимир Ляхов. И когда отчетливо понял, что на ближайших витках это может оказаться любой из районов, над которыми проходит орбита корабля, то решительно сообщил в Центр управления полетом:
- Э, нет, ребята! Приземляйте нас домой! И только домой!
- Ну, тогда придется еще сутки пробыть на орбите... - в наушниках снова зазвучал голос Валерия Рюмина. - Следующую попытку посадить корабль будем делать завтра. На сегодня - отбой.
- Понял, Валера, переходим в дежурный режим, - ответил Владимир Ляхов.