Молодой парень выпростал наконец топор из куста и поставил к ноге. Помолчали. Потом Эрик поинтересовался, чтобы поддержать разговор:
— Вы что здесь снимаете?
— Как? — спросил старик.
— Какую картину снимаете?
Старик с молодым переглянулись и не ответили.
— Вы не думайте, — успокоил Эрик. — Я здесь по долгу службы. Проверяю. Инвентарь, оборудование, огнетушители. Служба. — И Эрик улыбнулся чуть заискивающе. Уж очень неловкой получилась беседа.
— Значит, ты нездешний? — сказал старик.
— Нет, я из Гусляра.
— Непонятно говоришь. А Ивану-царевичу ты кем приходишься?
— Кому?
— Ивану-царевичу, который царевну поцеловал и нас сюда привел? Главному в этих местах. Ивану свет Юрьевичу.
— Так вы Дегустатова имеете в виду, — рассмеялся, поняв наконец шутку, Эрик. — Я ему никем не прихожусь. Я из независимой организации.
— А чего же тогда по его владениям ходишь? — спросил подозрительно старик.
— Мне можно. Я пожарник.
— Так, — сказал старик. — Вижу я, нет в тебе опасения пред страшной мощью и властью Ивана Юрьевича.
— Нету, — сознался Эрик и совсем развеселился. — Это у вас здорово получается. Просто как на самом деле. И одежда, кафтаны просто замечательные. И топор. Как настоящий.
— Чего? — обиделся молодой человек. — Как настоящий? Да я тебе сейчас этим как настоящим огрею, тогда узнаешь, как славное боевое оружие хулить.
— Ну, умора просто, — только и смог вымолвить Эрик. — Мне сказали, что вы делаете историческую картину. А я теперь понимаю, что комедию. Меня к себе возьмете?
— А у тебя, что ли, своего господина нету?
— Господин у меня есть, — поддержал его игру Эрик. — У него таких, как я, двадцать рыцарей. Все в шлемах боевых, с топорами в руках, зовутся пожарной командой, огонь нам не страшен и вода. И медные трубы.
— Славная дружина, — вежливо одобрил дед Ерема.
— Конечно, славная. Первое место в районе по пожаротушениям.
— А как твоего господина зовут? — спросил старик Ерема. Так, будто надеялся встретить старого знакомого.
— Брандмейстер, — схитрил Эрик.
— Немец?
— Слово немецкое. А сам молдаванин.
— Как же, — подтвердил Ерема. — Слышал. Достойный человек.
Молодой стражник посмотрел на него с уважением. Старик Ерема много знал.
— А не обижает ли твоего господина Иван Юрьевич? — задал следующий вопрос старик. — Не беспокоит своей колдовской силой?
— Во дает, — восхитился Эрик. И разъяснил: — Если бы и захотел, на него сразу управа найдется. Чуть что — мы в райсовет. И отнимут у него домотдыховское царство, отправят работать банщиком. Как вам такой вариант нравится?
— Не знаю, — серьезно ответил старик. — Не знаю. Может, к лучшему, а может, и к худшему. Царевна наша с ним обручена. И если бросит он ее — позор и расстройство. И если женится, тоже добра не жду.
— А царевну кто играет?
— Про царевну так, отрок, говорить нельзя, — ответил старик. — Царевна тебе — не игрушка.
— А поглядеть на царевну можно? Или подождем, пока съемки начнутся?
— Мы не сарацины, которые девкам лица закрывают. Гляди.
Старик провел Эрика по прошлогодней листве и молоденьким иголочкам новой травы к окну, занавешенному изнутри, и постучал по стеклу согнутым пальцем.
Занавеска отъехала в сторону, и за стеклом показалось неясное девичье лицо.
— Отвори, — попросил старик. — Слово сказать надобно.
Окно распахнулось. Девушка обозначилась в нем, словно старинный портрет в простенькой раме, отчего несказанная красота ее выигрывала втрое.
Девушка держала в руке зеркало на длинной ручке и, видно, только что расчесывала свои длинные золотые волосы, не успела даже забрать их в пучок, поддерживала, чтобы не рассыпались. В окружении черных ресниц горели зеленым огнем глаза, и в них был вопрос — зачем и кто меня, такую прекрасную, беспокоит? Кто этот неизвестный рыцарь в золотом шлеме?
Эрику следовало бы представиться, сообщить, кто он такой, почему такой смелый. Сказать, что уважает киноискусство и особенно любит фильмы с участием этой самой кинозвезды.
Но Эрик не смог вспомнить ни одного фильма с участием этой поразительной красавицы. Но если бы он и смотрел пятнадцать фильмов с ее участием, все равно бы не посмел открыть рта. Эрик влюбился. С первого взгляда. На всю жизнь. И чувства его отразились в глазах и странной бледности лица.
Спальник Ерема, всю эту сцену наблюдавший и довольный ее исходом, так как он был старым политиканом, пережившим трех государей и многих других придворных, сказал: