— Ждешь? — сказал он.
— Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?
— Пупыкин меня допрашивал.
— Ой, тогда я пошел! Лучше сразу в ноги!
— Погоди, разве не хочешь послушать, что тебя ждет?
— А что?
— И переодеться не хочешь?
— Зачем?
— Затем, что Удалов не может выйти на перерыв из кабинета в одном костюме, а вернуться в другом. Вижу, ты, мой брат, совсем поглупел.
— Тогда бежим — вон там подсобка, вроде пустая.
— Бежим.
Они побежали, а Удалов сказал по пути двойнику:
— Ты хорошенько подумай, прежде чем туда возвращаться.
— А что?
— Как только они икру съедят…
— Сегодня икру в буфете дают? — с тоской спросил двойник. С такой искренней тоской, что Удалов даже остановился.
— Ты что, серьезно?
— Но мне же положено, — ответил двойник.
— А раз положено, надо взять?
— Как же не взять, раз положено?
Они побежали дальше, забрались в вагончик. Он в самом деле был пуст. На крючках висели пиджаки, на столике стояли пустые миски.
Двойник сразу начал раздеваться. Удалов последовал его примеру.
— Смотрю я на тебя, — сказал он, — и думаю: если ты, мой полный двойник, смог так превратиться в такое… значит, и во мне это сидит?
— Что сидит? — не понял двойник.
— Рабство. Лакейство.
— Я, прости, не раб и не лакей, — ответил второй Удалов, — я на ответственной работе, не ворую, морально устойчив…
— И воруешь, и морально неустойчив, — отрезал Удалов. — Только сам уже этого не замечаешь. Если икру тебе в буфете дают, а другим не положено, значит, ты ее воруешь. Понял?
— Ты с ума сошел! Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная работа, организационная!
— А в детском саду икру дают?
— Не знаю. Там молоко дают.
— Ну и погряз ты, Корнелий, не ожидал я от тебя.
— А чем ты лучше?
— Я светлое будущее строю.
— Я тоже. Под водительством товарища Пупыкина. А ты под чьим водительством?
— Дурак ты, Корнелий. У нас водительство демократическое.
— У нас тоже.
— Не путай демократию с круговой порукой.
Второй Корнелий начал натягивать брюки. Разговор с двойником его встревожил и даже разозлил.
— Может, у вас и демократия, — сказал он. — Только твоей заслуги в том нет. Не прижали тебя, вот и гордый. А попал бы на мое место, куда бы делся? Некоторые сопротивлялись. Что это им дало? Что это дало народу? Где Стендаль? Где Ксения? Где Минц? Где Ванда?
— Где?
— В разных местах. Наш народ еще не дорос до демократии. Нам твердая рука нужна. Хорошо служишь — тебя ценят.
— Как ценят, не знаю, но сейчас будут разбирать твое персональное дело.
— Чего? — Двойник сжался, как от удара в живот.
— Не чевокай, а слушай. Меня утром на шоссе видели, что я картошку собирал. Решили, что это ты.
— А зачем ты картошку собирал?
— Зиночке Сочкиной помочь хотел. Она ее в город несла.
— Это же преступление! Картошка по талонам, а она ее с поля украла!
— Помочь человеку, учти, это никогда не преступление. Потом я в магазине хотел купить лососины…
— Откуда лососина в магазине? Что за глупость?
— Я и говорю, что нет лососины в магазине. Так что эту глупость тебе припишут. Потом я на этой площади сказал, что Пупыкин уже помер…
— Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?
— Откуда я знал, что у вас такие порядки? Но главное то, что я на вашем активе Оболенскому про его моральный уровень сообщил.
— Ну кто тебя просил! Оболенский же пупыкинский друг!
— А никто меня не просил, кроме чувства собственного достоинства. Честь твою защищал.
— Что ты понимаешь в чести!
— А ты?
— Я-то понимаю. Честь — это дисциплина.
— Вот именно. В этом у нас расхождение. Так пойдешь на свою казнь или смоемся, пока не поздно?
— Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.
— Ты там от всего отпирайся, — посоветовал Удалов. — Я не я, корова не моя.
Но двойник уже не слушал. Он рвался прочь.
— Погоди! — крикнул ему вслед Удалов. — Где мне Минца отыскать?
Двойник ничего не ответил. Ежась от дождя, он бежал через площадь к входу в Гордом, навстречу своей горькой судьбе.
Тогда Удалов, избегая людных мест, поспешил к своему дому. Он знал, кого ему искать. Старый друг и сосед, изобретатель Грубин не мог измениться.