Конвей вновь приблизился к пациенту и включил транслятор. Он заранее знал, какой будет реакция пациента, — ведь то, что он собирался сделать, было жестоким испытанием для больного, но Конвей не мог поступить иначе. Он сказал:
— Не беспокойтесь, молодой человек, мы вас быстро вернем в прежнее состояние…
Реакция пациента была настолько бурной, что доктору Приликле, которому передались все чувства пациента, пришлось покинуть палату.
И лишь тогда Конвей принял окончательное решение.
Три следующих дня Конвей регулярно наведывался в палату. Он отмечал, с какой скоростью растет жесткий покров, охвативший уже две трети тела пациента. Не было сомнения, что поражение распространяется все быстрее, и опухоль становится все толще. Он отослал образцы в Патологическую лабораторию, и оттуда ответили, что пациент страдает особой, весьма активной формой рака кожи, и запрашивали, возможно ли применение хирургических методов, либо лечение радиоактивными изотопами. Конвей отвечал, что ни то, ни другое невозможно без опасности для жизни пациента.
Конвей распорядился, чтобы никто не утешал пациента, ибо он и так уже достаточно пострадал от этой формы доброжелательной тупости. Если бы Конвей имел право запретить доступ в палату всем, кроме себя, Курседд и Приликлы, он бы это сделал не задумываясь.
Но большую часть времени Конвей убеждал самого себя, что он поступает правильно.
Конвей сознательно избегал доктора Маннона со дня первого консилиума. Он не хотел, чтобы старый друг обсуждал с ним ход болезни, потому что Маннон был слишком умен и его невозможно было провести, а правду Конвей не мог сказать даже ему. Он страстно желал, чтобы капитан Саммерфилд был слишком занят на корабле, чтобы О’Мара и Скемптон забыли о существовании Конвея и чтобы Маннон решил не совать нос не в свое дело.
Но этого не случилось.
Когда утром на пятый день Конвей второй раз зашел в палату, его уже поджидал там доктор Маннон. Он по всем правилам попросил разрешения взглянуть на пациента. Затем, покончив с формальностями, он сказал:
— Послушайте, юный наглец, мне надоело смотреть, как вы глядите на ботинки или на потолок, стоит мне подойти к вам поближе. Если бы я не обладал такой же непрошибаемой шкурой, как тралтан, меня бы покоробило ваше пренебрежение. Я знаю, что вновь назначенные Старшие в течение первых недель работы слишком серьезно относятся к самим себе, но ваше поведение переходит все границы.
Он поднял руку и, прежде чем Конвей успел ответить, продолжал:
— Я принимаю ваши извинения. Теперь перейдем к делу. Я разговаривал с Приликлой и с ребятами из Патологии. Они мне сказали, что поражение полностью охватило все тело, что оно непроницаемо для рентгеновских лучей безопасной концентрации, так что о деятельности и состоянии внутренних органов можно только догадываться. Нельзя срезать наросты, потому что тогда придется парализовать щупальца, а это в свою очередь может остановить сердце. Если же щупальца будут действовать, операцию тоже нельзя провести. В то же время пациент слабеет и будет слабеть, но вы не сможете его накормить, не освободив его рот. Да к тому же последние анализы показывают, что опухоль распространяется не только вширь, но и вглубь, и есть основания полагать, что, если не провести операцию немедленно, хвост полностью срастется со ртом. Разве не так?
Конвей кивнул.
Манной перевел дух и продолжал:
— Допустим, вы ампутируете конечности и удалите опухоль с головы и хвоста, заменив кожу подходящим синтетическим материалом, а как только пациент достаточно окрепнет, повторите эту операцию на остальных участках тела. Я признаю, что этот путь невероятно сложен, но в настоящих условиях он кажется мне единственным. Конечно, можно и создать ему искусственные конечности…
— Нет! — с чувством воскликнул Конвей. Если его теория правильна, то любая операция на этой стадии будет роковой. Если же нет, если пациент окажется таким, каким представляется с первого взгляда — злобным и непреодолимо враждебным, и если друзья его разыщут…
Чуть успокоившись, Конвей сказал:
— Допустим, ваш друг, заболевший кожной болезнью, попал в руки к инопланетному доктору, и тот не может придумать ничего лучше, как содрать с него кожу заживо и оторвать ему руки и ноги. Когда вы обнаружите его в таком состоянии, вам это не понравится. Даже если предположить, что вы цивилизованное, терпимое и готовое к компромиссам существо — а эти качества мы пока не можем приписать нашему пациенту, — я беру на себя смелость предположить, что вы выйдете из себя.