В конце концов О’Мара так вымотался, что ему пришлось отступиться. Он предоставил малышу беспомощно тыкаться по спальне и сокрушать ее стены, а сам бросился на диван, пытаясь собраться с мыслями.
Если верить книге, то голубым пятнам было самое время идти на убыль. Но они не только не исчезли — их стало уже двенадцать и они были гораздо больше, чем положено, — такие большие, что к очередной кормежке поверхность, способная к поглощению, значительно уменьшится, а это означало, что малыш ослабеет, не получив достаточного количества пищи. И вообще любому человеку известно, что зудящие места нельзя расчесывать, если не хочешь, чтобы болезнь обернулась крупной неприятностью…
Его размышления прервал хриплый отрывистый рев. О’Мара по характеру звука уже мог определить, что малыш отчаянно напуган, а по относительно малой громкости — что он к тому же ослабел.
О’Мара крайне нуждался в помощи, но у него были серьезные сомнения в том, окажет ли ему хоть кто-нибудь эту помощь. Говорить что-либо Какстону было бесполезно — руководитель участка наверняка обратится к Пеллингу, а Пеллинг в вопросе о худларианских младенцах осведомлен еще меньше, чем О’Мара. Только даром потратишь время и абсолютно ничем не поможешь малышу. Вдобавок Какстон, несмотря на присутствие Монитора, конечно, постарается подложить О’Маре свинью, поскольку О’Мара допустил, чтобы малыш заболел, — несомненно, начальник участка именно так расценит случившееся.
Какстон не любил О’Мару. Никто не любил О’Мару. Если бы он был здесь со всеми на дружеской ноге, его бы не стали обвинять в болезни малыша или так единодушно, как сейчас, считать, что он виноват в смерти родителей малолетнего ФРОБа. Но О’Мара с самого начала решил здесь играть роль неприятного субъекта — и чертовски преуспел в этом, даже слишком.
А может, он и в самом деле был негодяем, вот почему ему и было так легко играть эту роль. Возможно, постоянное раздражение от того, что ему никогда не подворачивался случай по-настоящему использовать свой интеллект, озлобило О’Мару, и то, что он считал лишь ролью, было на деле его подлинной сутью?
Если б ему хоть не соваться в эту историю с Уорингом! Из-за нее-то все и взбесились окончательно.
А ведь на самом деле О’Мара хотел доказать, что он человек, достойный доверия, терпеливый, душевный и вообще обладает теми достоинствами, к которым его товарищи по работе относились с уважением. Но для этого нужно было прежде всего доказать, что ему можно доверить заботу о Малыше.
О’Мара вдруг подумал, не может ли ему помочь Монитор. Не лично Монитор — вряд ли психолог из Корпуса Мониторов разбирается в запутанных болезнях худларианских детишек, — но через свою организацию. Корпус Мониторов — всегалактическая организация, высший авторитетный орган, ответственный “за все и всех”, наверно, мог бы тотчас разыскать специалиста. Но опять-таки подобный специалист наверняка сыщется лишь на самом Худларе, а тамошние власти уже знают о положении, в котором оказался осиротевший малыш, и помощь, конечно, прибудет раньше, чем Монитор сумеет что-нибудь организовать. Но может и не прийти вовремя.
Так что вся тяжесть по-прежнему ложилась на плечи О’Мары.
Болезнь у малыша не серьезнее, чем сыпь во время кори…
Но для человеческого ребенка корь может стать очень серьезной болезнью, если его держат в холодном помещении или в каких-нибудь иных условиях, которые, не будучи смертельны сами по себе, смертельно опасны для организма, сопротивляемость которого понижена из-за болезни или недостатка питания. Справочник предписывал покой, очистку пятен и больше ничего. Но так ли это? Ведь считалось, что пациент во время болезни находится на своей родной планете. В обычных для него условиях болезнь, вероятно, и в самом деле протекала легко и быстро.
Но разве в спальне О’Мары существовали обычные условия для больного худларианского малыша?!
О’Мара порывисто вскочил с диванчика и бросился к нише со скафандрами. Он уже втискивался в скафандр высокой защиты, как вдруг запищал сигнал коммуникатора.
— О’Мара, — прозвучал резкий голос Какстона, — Монитор хочет побеседовать с вами. Предполагалось, что раньше завтрашнего дня разговора не будет, но…
— Благодарю вас, Каксток, — перебил его спокойный и более твердый голос. Последовала пауза, затем: — Моя фамилия Крэйторн. Как вам известно, я собирался повидаться с вами завтра, но я успел разделаться с некоторыми другими делами и высвободить время для предварительной беседы…
— И надо же было ему выбрать такое чертовски неподходящее время — О’Мара в глубине души метал громы и молнии на голову Монитора. Он кончил натягивать скафандр, но не стал одевать шлем и перчатки. Вместо этого он открыл щиток, который регулировал воздухообмен, чтобы добраться до гравитационных решеток.
— Откровенно говоря, — ровным голосом продолжал Монитор, — ваше дело для меня побочное… В мою задачу входит создать все условия для существ различных типов, которые вскоре начнут прибывать в штат Госпиталя, и всячески препятствовать возникновению трений между ними. Приходится учитывать уйму тонкостей, но как раз сейчас я относительно свободен. И вы меня заинтересовали, О’Мара. Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
— Прошу прощения, — перебил его О’Мара, — но мне придется кое-что делать, пока мы будем разговаривать. Какстон вам объяснит…
— Я уже рассказал о малыше, — вмешался Какстон, — и если вы надеетесь одурачить Монитора, изображая из себя заботливую мамашу…
— Я хотел бы также заметить, — сказал Монитор, — что принуждать вас жить с ребенком ФРОБов равносильно жестокому и непредусмотренному наказанию, и за все, что вы вынесли в течение последних пяти недель, из вашего приговора будет вычтено, как минимум, десять лет — если, конечно, вы будете признаны виновным. И кстати, лучше видеть того, с кем говоришь. Не согласитесь ли вы включить видеосвязь?
Внезапно сила тяжести в каюте с одного g увеличилась до двух. О’Мара был застигнут врасплох — у него подогнулись ноги, и он плашмя грохнулся на пол. Рев малыша в соседнем помещении, должно быть, заглушил шум, произведенный О’Марой, потому что его собеседники никак на него не отреагировали. О’Мара тяжело поднялся на колени и проговорил:
— Простите, мой видеофон не в порядке.
Монитор помолчал, дав О’Маре понять, что он разгадал его ложь и согласен сейчас не придавать ей значения. Наконец он произнес:
— Ну что ж, хоть меня-то вы видеть можете, — и экран видеофона включился.
На экране появился моложавый, коротко остриженный мужчина, глаза которого казались лет на двадцать старше, чем лицо. На парадном, темно-зеленом мундире виднелись майорские знаки отличия, на воротничке — изображение жезла. О’Мара решил, что при иных обстоятельствах этот человек, пожалуй, пришелся бы ему по душе.
— Мне нужно кое-что сделать в соседнем помещении, — сказал он. — Я сейчас же вернусь.
Он установил антигравитационный пояс на отталкивание в два g, которое точно уравновесило бы существующую в каюте силу тяжести и позволило бы ему увеличить гравитацию до четырех g без особых последствий. Потом он намеревался дать три g и в результате получил бы суммарное тяготение, равное одному g.
По крайней мере таковы были его планы.
Вместо этого пояс (или решетки, или пояс и решетки одновременно) начал создавать флуктуации тяготения в половину g, и каюта словно взбесилась. Это напоминало подъем в скоростном лифте, который то включают, то останавливают. Частота колебаний быстро возрастала, пока О’Мару не затрясло так, что у него залязгали зубы. Не успел он что-либо предпринять, как возникло новое и еще более грозное осложнение. Решетки не только непрестанно меняли силу тяжести, они перестали действовать перпендикулярно плоскости пола. Даже застигнутый штормом корабль, пожалуй, никогда не дергался и не валился с боку на бок так, как пол в каюте О’Мары. О’Мара качнулся, отчаянно попытался схватиться за диван, промахнулся и тяжело ударился о стену. Прежде чем он успел выключить пояс, его швырнуло через всю каюту к противоположной стене.