О’Мара пробормотал нечто невразумительное. Но тут вмешался Какстон.
— Там творится что-то неладное, и я готов поклясться, что дело касается малыша. Я должен взглянуть…
— Подождите! — отчаянно закричал О’Мара. — Дайте мне еще шесть часов!
— Я буду у вас через десять минут, — заявил Какстон.
— Какстон! — изо всех сил рявкнул О’Мара, — Если вы войдете в шлюз, вы меня прикончите! У меня внутренний люк раскрыт настежь, и, если вы откроете наружный, весь воздух улетучится. Монитор лишится своего обвиняемого.
Наступила внезапная тишина, потом Монитор спокойно спросил:
— Зачем вам нужны эти шесть часов?
О’Мара попытался тряхнуть головой, чтобы прочистить мозги, но, поскольку голова его весила теперь втрое больше обычного, он чуть не свихнул себе шею. Действительно, зачем ему эти шесть часов, внезапно удивился он, глянув вокруг и увидев, что распылитель и пищевой резервуар раздроблены свалившейся на них системой полиспастов. Теперь он не мог ни накормить, ни обмыть малыша, тот был даже почти не виден из-под обломков. Так что ему оставалось только ждать чуда.
— Я разберусь, — упрямо сказал Какстон.
— Нет, — возразил Монитор по-прежнему вежливо, но тоном, исключающим пустую болтовню. — Я хочу добраться до сути. Вы подождите снаружи, а я пока побеседую с О’Марой с глазу на глаз. Ну, а теперь О’Мара — что… у вас… происходит?
Лежа на спине, О’Мара пытался собраться с силами, чтобы вести долгий разговор. Он пришел к выводу, что разумнее всего будет рассказать Монитору истинную правду, а потом просить, чтобы его оставили в покое на эти шесть часов. Только это и могло спасти малыша. Но во время исповеди О’Мара чувствовал себя прескверно, все плавало перед ним в тумане, так что временами он сам не понимал, открыты у него глаза или закрыты. Он видел, как кто-то подсунул Монитору записку, но Крэйторн не стал ее читать, пока О’Мара не кончил.
— Вы попали в передрягу, — сказал наконец Монитор. Он бросил на О’Мару короткий сочувственный взгляд, но тут же добавил уже суровее: — В обычных обстоятельствах мне пришлось бы поступить так, как вы настаиваете, и дать вам эти шесть часов. В конечном счете, справочник у вас и вам виднее, как поступить. Но буквально за последние несколько минут ситуация радикально изменилась. Мне сейчас сообщили, что прибыли два худларианина, причем один из них врач. Так что лучше вам уступить, О’Мара. Вы старались изо всех сил, но теперь предоставьте квалифицированным специалистам спасать то, что можно. — Он помолчал и добавил: — Ради вашего же малыша.
Три часа спустя Какстон, Уоринг и О’Мара сидели за столом напротив Монитора.
— Ближайшие несколько дней я буду занят, — оживленно сказал Крэйторн, — так что давайте быстрее покончим с этой историей. Прежде всего — несчастный случай. О’Мара, ваше дело зависело целиком от того, поддержит ли Уоринг вашу версию. Мне известно, что у вас на этот счет были какие-то весьма хитрые соображения. Показания Уоринга я уже слышал, но мне хотелось бы удовлетворить собственное любопытство и узнать, что по вашему мнению, он сказал.
— Он подтвердил мои слова, — измученно сказал О’Мара, — У него не было иного выхода.
Он посмотрел вниз, на свои руки; мысленно он все еще находился рядом с безнадежно больным малышом, которого оставил в своей каюте. Снова и снова говорил он себе, что не виноват в случившемся, но где-то в глубине души чувствовал, что, если бы проявил большую гибкость ума и раньше начал лечение в худларианских условиях, малыш был бы сейчас уже в полном здравии. В сравнении с этим, к чему бы ни привело расследование, оно не имело сейчас для него никакого значения — равно как и показания Уоринга.
— Почему вы считаете, что у него не было иного выхода? — резко бросил Монитор.
Какстон только рот раскрыл, и вид у него стал весьма растерянный. Уоринг залился краской стыда и всячески избегал взгляда О’Мары.
— Когда я приехал сюда, — вяло пояснил О’Мара, — я стал подыскивать какое-нибудь дополнительное занятие, чтобы убить время, и занялся преследованием Уоринга. Я так вел себя именно из-за Уоринга. Это был единственный способ воздействовать на него. Но, чтобы это понять, нужно вернуться немного назад. Из-за той аварии реактора все ребята на нашем участке считали себя в огромном долгу перед Уорингом — вам уже, вероятно, известны эти подробности? Сам же Уоринг был не на высоте. Физически он никуда не годился — ему приходилось делать уколы, чтобы держать кровяное давление на уровне, сил у него едва хватало, чтоб управляться с приборами, и он буквально захлебывался от жалости к самому себе. Психологически он представлял собой развалину. Хоть Пеллинг его уверял, что через два месяца уколы будут больше не нужны, Уоринг убедил себя, что у него злокачественная анемия. Вдобавок, он считал, что стал стерильным, — вопреки всем заверениям врача — и из-за этого разговаривал и вел себя так, что у любого нормального человека начинали мурашки по коже бегать. Такие разговоры — типичная патология, а у Уоринга ни черта подобного не было. Когда я увидел, как обстоят дела, я начал поднимать его на смех при каждом удобном случае. Я безжалостно преследовал его. Так что, по-моему, он должен был подтвердить мою версию. У него не было иного выхода. Этого требовало элементарное чувство благодарности.
— Начинает проясняться, — сказал Монитор. — Продолжайте.
— Люди, его окружавшие, чувствовали себя уж в очень большом долгу перед ним, — продолжал О’Мара. — Но, вместо того чтобы его унять, поговорить с ним начистоту, они буквально душили его своей жалостью. Они уступали ему победу во всех стычках, играх и тому подобном и вообще относились к нему, как к этакому хрупкому идолу. Я ничего подобного не делал. Стоило ему только распустить нюни или напортачить в каком-нибудь деле, как я выдавал ему на полную катушку, независимо от того, происходило это от его воображаемой, самому себе внушенной немощи или от настоящей физической слабости, с которой он действительно не мог справиться. Может, иногда я бывал даже чересчур резок, но примите в расчет, что я в одиночку пытался исправить тот вред, который причиняли ему пятьдесят молодцов, вместе взятых. Разумеется, Уоринг был бы рад съесть меня с потрохами, но зато со мной он всегда точно знал, чего он стоит. И я никогда не играл в поддавки. В тех редких случаях, когда ему удавалось меня побить, он знал, что одолел меня, хотя я сделал все возможное, чтобы этого не допустить. Это было именно то, в чем он со своими страхами больше всего нуждался, — ему нужен был человек, который относился бы к нему, как к равному, и не делал ему никаких скидок. И поэтому, когда начались все эти неприятности, я был абсолютно уверен, что он сообразит, какую услугу я ему оказал, и что элементарная признательность и порядочность не позволят ему утаить факты, которые могут меня оправдать. Я оказался прав?
— Да, — сказал Монитор. Он жестом утихомирил Какстона, вскочившего со стула от возмущения, и опять обратился к О’Маре:
— А теперь перейдем к вопросу о детеныше. По всей видимости, ваш малыш подхватил одну из тех легких, но редких болезней, которые поддаются успешному лечению только в условиях родной планеты. — Крэйторн внезапно улыбнулся. — По крайней мере, так считалось до сегодняшнего дня. Но сейчас наши худларианские друзья утверждают, что надлежащее лечение уже было организовано вами — и теперь остается только выждать пару–другую дней и малыш будет совсем как огурчик. Но они вами очень недовольны, О’Мара, — сказал Монитор. — Они говорят, что вы смастерили специальное устройство, чтобы ласкать и успокаивать малыша, и вдобавок ласкали и успокаивали его гораздо чаще, чем нужно. Они говорят, что вы самым бессовестным образом перекормили и разбаловали их детеныша, так что теперь он общество человека предпочитает уходу своих соплеменников.
Какстон вдруг грохнул кулаком по столу:
— Вы не должны ему спускать все с рук! — воскликнул он, побагровев. — Уоринг не всегда отвечает за свои слова…
— Какстон, — резко оборвал Монитор, — все имеющиеся факты доказывают, что О’Мара не заслуживает ни малейшего порицания — как во время несчастного случая, так и позднее, при уходе за малышом. Но я действительно еще не кончил говорить с ним, так что, я полагаю, вы будете настолько любезны, чтобы оставить нас одних…