Конвей наблюдал, как хирург сделал треугольный надрез в броне пациента и удалил кусок панциря. Моментально над операционным полем повис ярко-желтый туманный конус с перевернутой вершиной — мельчайшая кровяная взвесь, выбрасываемая под давлением из нескольких поврежденных капилляров. Одна из медсестер быстро поместила пластиковый экран между местом надреза и гермошлемом Маннона, другая установила зеркало, чтобы хирург видел операционное поле. Через четыре с половиной минуты Маннон контролировал кровотечение. Он должен был это сделать за две.
Похоже Маннон прочитал мысли Конвея, потому что сказал вслух:
— Первый раз все делалось быстрее — я думал на два-три шага вперед, вы знаете как это бывает. Но я обнаружил, что начал делать те надрезы, очередь которых была через несколько секунд. Даже если бы это произошло единожды, все равно это достаточно плохо, но пять раз подряд!.. Я вынужден был прекратить операцию, пока не искромсал пациента.
А теперь, — добавил он голосом, полным самообвинения, — я стараюсь быть аккуратным, но результат остается прежним.
Конвей продолжал молчать.
— Такая пустяковая опухоль, — продолжил Маннон. — Так близко к поверхности и не представляет особого труда для хирургии даже у худлариан. Просто отрезать нарост и вставить три поврежденных кровеносных сосуда в пластиковые трубки, а кровяное давление пациента и наши специальные зажимы создадут надежные перемычки, пока через несколько месяцев вены не регенерируют. Но такое!.. Вы когда-нибудь видели перештопанное лоскутное одеяло!..
Более половины опухоли — серой волокнистой массы, скорее похожей на растение, оставалось на месте. Пять главных артерий в районе операционного поля были повреждены — две по необходимости, остальные «случайно» — и соединялись трубками. Но то ли потому, что куски искусственных кровеносных сосудов были короткими, то ли плохо закреплены, а возможно, из-за артериального давления, одна из трубок частично соскочила. Единственное, что спасло пациента, то что Маннон настоял на том, чтобы пациент продолжал находиться под наркозом. Малейшее, физическое усилие могло вырвать капилляр из трубки, что вызвало бы обширное внутреннее кровоизлияние и, учитывая огромные частоту пульса и давление худлариан, смерть в пределах нескольких минут.
По радиоканалу О’Мары Конвей резко спросил:
— Какое-нибудь эхо? Вообще хоть что-нибудь?
— Ничего, — ответил О’Мара.
— Но это же нелепо! — Взорвался Конвей. — Если существует разум, телесный там или бестелесный, он должен обладать определенными качествами: любознательностью, умением пользоваться инструментами и так далее. Наш Госпиталь — большое и очень интересное место, без всяких известных нам барьеров, которые ограничивали бы перемещения разыскиваемой особи. Тоща почему она осталась на месте? Почему она не разгуливала по «Декарту»? Что заставляет ее оставаться в этом районе? Может быть она напугана, глупа, а может быть действительно лишена тела?
Навряд ли на Митболе можно будет отыскать сложную технику, — быстро продолжал Конвей, — но вот то, что у них хорошо развиты философские науки, вполне вероятно. Если на борт «Декарта» проникло что-то физическое, то есть вполне определенные пределы для минимальных размеров разумного существа и…
— Доктор, если вы хотите кому-нибудь задать эти вопросы, — спокойно сказал О’Мара. — Я немного на них надавлю, если что. Но времени осталось мало.
Конвей на мгновение задумался и сказал:
— Спасибо, сэр. Я хотел бы, чтобы вы вызвали сюда Мэрчисон. Она в…
— В такое время, — воскликнул О’Мара угрожающим тоном, — он хочет вызвать свою…
— В данный момент она находится у Харрисона, — отрезал Конвей. — Я хочу установить физическую связь между лейтенантом и этой операционной, даже если он никогда сюда не приближался ближе, чем на пятьдесят уровней. Скажите ей, чтобы она у него спросила…
Это был обширный сложный многосторонний вопрос, призванный объяснить, каким образом маленькое разумное существо могло проникнуть в этот район незамеченным. Это был так же глупый вопрос, ибо любой разум, воздействующий и на землян, и на инопланетян, в равной степени, не мог быть не обнаружен таким эмпатом, как Приликла. Это возвращало его туда, откуда он начинал с нематериальным «чем-то», которое не желало, или не могло выйти за пределы операционной.
— Харрисон говорит, что во время полета обратно у него часто были видения, — неожиданно прозвучал голос О’Мары. — Он говорит, что корабельный врач счел это нормальным, учитывая, сколько лекарств в него вкатила аптечка. Он также сообщает, что был полностью без сознания, когда его сюда доставили, и не знает как и где он попал в Госпиталь. А теперь, доктор, полагаю надо связаться с приемным отделением. Я вас подключаю к линий на тот случай, если я буду задавать не те вопросы…