— Вы попали в передрягу. — Монитор бросил на О’Мару сочувственный взгляд, но тут же добавил уже суровее: — При обычных обстоятельствах мне пришлось бы поступить так, как вы настаиваете, и дать вам эти шесть часов. В конечном счете справочник у вас и вам виднее, как поступить. Но за последние несколько минут ситуация в корне изменилась. Мне сейчас сообщили, что прибыли два худларианина, причем один из них врач. Так что, думаю, лучше вам уступить, О’Мара. Вы старались изо всех сил, но теперь предоставьте делать это квалифицированным специалистам. — Он помолчал и добавил: — Ради вашего же малыша.
Три часа спустя Какстон, Уоринг и О’Мара сидели за столом напротив монитора.
— В ближайшие дни я буду занят, — оживленно сказал Крэйторн, — так что давайте быстрее покончим с этой историей. Прежде всего — несчастный случай. О’Мара, исход вашего дела целиком зависел от того, поддержит ли Уоринг вашу версию. Мне известно, что у вас на этот счет были какие-то весьма хитрые соображения. Показания Уоринга я уже слышал, но мне хотелось бы удовлетворить собственное любопытство, узнав, что он сказал по вашему мнению.
— Он подтвердил мои слова, — измученно ответил О’Мара. — У него не было иного выхода.
Он посмотрел вниз, на свои руки; мысленно он все еще находился рядом с безнадежно больным малышом, которого оставил в своей каюте. Снова и снова говорил он себе, что не виноват в случившемся, но где-то в глубине души чувствовал, что, прояви он большую сообразительность и начни лечение в худларианских условиях раньше, малыш был бы сейчас уже вполне здоров. В сравнении с этим результаты расследования не имели сейчас для него никакого значения — равно как и показания Уоринга.
— Почему вы считаете, что у него не было иного выхода? — продолжал настаивать монитор.
Какстон только рот раскрыл, вид у него стал весьма растерянный. Уоринг залился краской, всячески избегая взгляда О’Мары.
— Приехав сюда, — устало начал О’Мара, — я стал подыскивать себе какое-нибудь занятие, чтобы убить свободное время, и тут мне попался Уоринг. Я вел себя так в интересах Уоринга. Преследование было единственным способом воздействия на него. Но для ясности я должен вернуться немного назад. Из-за известной вам аварии реактора все ребята на нашем участке считали себя в неоплатном долгу перед Уорингом. Вы, вероятно, знаете подробности? Сам же Уоринг оказался не на высоте. Физически он никуда не годился — ему приходилось делать уколы, чтобы нормализовать кровяное давление, сил у него едва хватало, чтобы управляться с приборами, и он буквально захлебывался от жалости к самому себе. Психологически он являл собой развалину. Пеллинг уверял его, что через два месяца уколы уже будут не нужны, но Уоринг убедил себя, что у него злокачественная анемия. Вдобавок он считал, что стал стерильным, — и это вопреки всем уверениям врача, — отсюда все его поведение и все разговоры, от которых у любого нормального человека волосы вставали дыбом. Такое поведение — типичная патология, а у Уоринга никакой патологии не было. Когда я увидел, как обстоят дела, я начал при каждом удобном случае поднимать его на смех. Я безжалостно преследовал его. Так что ему было за что подтвердить мою версию. У него не было иного выхода. Этого требовало элементарное чувство благодарности.
— Начинает проясняться, — заметил монитор. — Продолжайте.
— Все вокруг чувствовали себя в неоплатном долгу перед Уорингом, — продолжал О’Мара, — но, вместо того чтобы поговорить с ним всерьез, они буквально душили его своей жалостью. Уступали ему во всех стычках, играх, пикировках и вообще относились так, будто перед ними этакий хрупкий божок. Я в этом не участвовал. Стоило ему только распустить нюни или напортачить в каком-нибудь деле, как я выдавал ему по полной, независимо от того, происходило ли это от его воображаемой, самому себе внушенной немощи или от настоящей физической слабости, с которой он действительно не мог справиться. Может, иногда я бывал даже чересчур резок, но примите в расчет, что я в одиночку пытался исправить тот вред, который причиняли ему пятьдесят молодцов, вместе взятых. Разумеется, Уоринг был бы рад съесть меня с потрохами, но зато со мной он всегда точно знал, чего он стоит. И я никогда не играл в поддавки. В тех редких случаях, когда Уоринг побивал меня, он знал, что это на самом деле и я сделал все возможное, чтобы этого не допустить. Именно в этом он со своими страхами больше всего нуждался — ему нужен был человек, который относился бы к нему, как к равному, не делая ему никаких скидок. И когда начались все мои неприятности, я был абсолютно уверен, что он сообразит, какую услугу я ему оказал, и что элементарная признательность и порядочность не позволят ему утаить факты, которые могут меня оправдать. Я оказался прав?