Когда, покончив с очередным пациентом, они занялись следующим, Конвей понял, что монитор больше не сердится. У него было выражение лица родителя, собирающегося поведать своему отпрыску о не самых хороших сторонах жизни.
— В основном, — начал Вильямсон, бережно стягивая полевую форму с раненого ДБЛОФ, — все ваши проблемы — да и проблемы всего вашего социума — кроются в том, что вы слишком защищены.
— Как-как? — переспросил Конвей.
— Вы защищенные существа, — повторил монитор. — Вы защищены от всех жестокостей современной жизни. Из вашего социума — не только с Земли, а и со всех миров Федерации — выходят практически все великие артисты, музыканты и ученые. Большая их часть доживает до конца своих лет в полном неведении, что, начиная с самого детства, их охраняют, что они ограждены от большинства реалий нашей так называемой межзвездной цивилизации. Что их пацифизм и этические нормы — это роскошь, которую большинство из нас просто не могут себе позволить. Вам эта роскошь Дана в надежде, что в один прекрасный день на базе этого Родится философия, которая позволит каждому существу в Галактике стать действительно цивилизованным и гуманным.
— Н-не знаю, — запнулся Конвей. — В-вы… вы заставляете думать меня о нас — я имею в виду о себе — как о таком беспомощном…
— Ну, конечно же, вы о многом не знали, — успокаивающе ответил Вильямсон.
Конвей был удивлен, что такой молодой человек говорит с ним, как с ребенком. Создавалось впечатление, что он почему-то имеет на это право.
— Вероятно, вы были замкнутым, неразговорчивым человеком, отгородившимся от мира своими высокими идеалами. Тут нет ничего плохого, вы же понимаете, просто вы должны допустить, что мир состоит не только из черного и белого. Наша современная культура, — продолжал он, возвращаясь к основной линии обсуждаемого вопроса, — основана на максимальной свободе личности. Человек может делать все, что ему угодно, при условии, что это не вредит окружающим. Только мониторы отказываются от этой свободы.
— А как насчет резервации для «обывателей»? — прервал его Конвей. Наконец-то монитор привел утверждение, на которое он мог определенно возразить. — Находиться под надзором мониторов и жить в определенных ограниченных районах, я не назвал бы это свободой.
— Если внимательно разобраться, — ответил Вильямсон, — то, думаю, вы поймете, что «обыватели» — то есть группы людей, которые можно найти почти на каждой планете и которые считают, что они-то в отличие от грубых мониторов и бесхребетных эстетов как раз и являются настоящими представителями своего народа — вовсе не ограничены. Напротив, они объединяются в сообщества естественным путем и именно в таких сообществах мониторам приходится быть особенно активными. «Обыватели» обладают всеми свободами, включая и право убивать друг друга, если они этого пожелают. Задача мониторов лишь проследить, чтобы не пострадали те, кто не разделяет подобные взгляды.
Кроме того, когда массовое помешательство на таких мирах достигает определенной степени, мы даже разрешаем им воевать на специально отведенных для этого планетах, устраивая все так, чтобы война не была ни долгой, ни слишком кровопролитной.
Вильямсон вздохнул.
В данном случае мы их недооценили. Война длилась долго, и крови пролилось много, — с ноткой самоосуждения заключил он.
От такой постановки вопроса в голове Конвея все смешалось. До прибытия в Госпиталь он не имел прямых контактов с мониторами, да и с какой стати? Земных «обывателей» он считал скорее фантазерами, склонными к самодовольству и хвастовству, но не более. Конечно, большую часть плохого о мониторах он слышал от них. Может быть, они были не так уж объективны и правдивы…
— Во все это трудно поверить, — возразил Конвей. — Вы утверждаете, что роль Корпуса мониторов важнее, чем роли «обывателей» и нас, класса специалистов, вместе взятых! — Он возмущенно покачал головой. — Во всяком случае сейчас не лучшее время для философских споров!
— Разговор начали вы, — произнес монитор.
Возразить тут было нечего.
Должно быть, прошло несколько часов, когда Конвей почувствовал прикосновение к плечу. Он распрямился и обнаружил за собой медсестру ДБЛФ, вооруженную шприцем.
— Стимулирующий укол, доктор? — спросила она.
Конвей как-то сразу ощутил дрожь в ногах и с трудом сфокусировал взгляд. Видимо, его движения настолько замедлились, что сестра подошла в первую очередь к нему. Он кивнул и закатал рукав усталыми пальцами, которые казались ему толстыми сосисками.
— Ой-ой! — вскрикнул он от неожиданной боли. — Вы чем там пользуетесь, шестидюймовыми гвоздями.