Моя СВЧ-печь отказалась работать. Полчаса я потратил на то, чтобы выяснить причину неисправности, но так и не понял, в чем дело. Зато вспомнил, что млечник относится к СВЧ-излучению точно так же, как к потоку фотонов. И хотя печь была экранирована, видимо, она все-таки досаждала психофагу, так как в простую поломку я не верил.
Попытавшись настроиться на философский лад — чему быть, тому не миновать, — я развел костер, повесил над ним чайник и поужинал консервами. Тхэн есть отказался — понятно, не та пища нужна млечнику, а на физиологические потребности материальной оболочки, в которой он находился, ему было наплевать. Впрочем, в прямом смысле слова он вряд ли умел это делать.
Вода в чайнике никак не хотела закипать. То ли я слишком высоко повесил его над огнем, то ли просто не умел разводить костер. Но спешить мне было некуда, и я терпеливо сидел у костра, изредка подбрасывая в огонь сухие ветки. Главное сейчас — сохранять спокойствие. Ибо, следуя теории невезения, за ложкой дегтя в бочке меда непременно следовало падение бутерброда маслом вниз. Хотя я всегда относился к последней сентенции с некоторым предубеждением: скажите, пожалуйста, кто будет есть бутерброд, даже если он упадет на землю маслом вверх?
Вода закипела с наступлением сумерек, когда я, наконец, не жалея, подбросил в огонь большую охапку хвороста. Совершенно неожиданно в лагерь вернулись долгоносы. Ноги у них подкашивались; они жалобно скулили и жались поближе к костру. На спине у одного долгоноса я заметил глубокие борозды от когтей тигра. Только долгоносое мне сейчас и не хватало! Я швырнул в них горящей головней, долгоносы шарахнулись в сторону, но далеко не ушли.
Осторожно прихлебывая из кружки горячий чай, я проводил взглядом быстрый экваториальный закат Пирены. С наступлением вечера Тхэн успокоился, сел на землю, а когда на небе высыпали звезды, наконец открыл рот.
— Господин Бугой, — спросил он неожиданно хорошо поставленным голосом, — так как вы все-таки собираетесь изловить млечника?
Сердце екнуло, но я не подал вида. Транслингатор молчал — Тхэн говорил на чистейшем интерлинге, позаимствовав лексику у дикторов Галактического вещания.
Я отхлебнул из кружки и лишь тогда сказал:
— Вопрос поставлен неверно. В нем две ошибки. Первая — не как я его собираюсь изловить, а на что.
— Хорошо, — согласился Тхэн. — На что вы собираетесь ловить млечника?
— На его гипертрофированное чувство самосохранения, — как можно более самодовольно заявил я. Только откровенная, неприкрытая наглость могла мне сейчас помочь. — Стоило только объявить по Галактическому вещанию цель моей экспедиции, как млечник тут же заинтересовался моей персоной и последовал за мной.
Некоторое время Тхэн молчал, переваривая мои слова. Затем тем же ровным дикторским голосом поинтересовался:
— А в чем же состоит вторая ошибка в моем вопросе?
Я искренне рассмеялся. Надеюсь, искренность у меня получилась натуральная.
— Ты построил фразу «собираетесь изловить» в будущем времени, а нужно — в прошедшем. Млечника я уже поймал, — проговорил я с расстановкой. — Когда млечник понял, что проникнуть в мою психику ему не по силам, он атаковал моего проводника. Откуда млечнику было знать, что пирениты — единственные в Галактике гуманоиды, которые полностью владеют своей психикой, и что они предпочтут убить свое сознание, лишь бы не отдать его на съедение тебе, Papilio galaktikosl
На этот раз млечник замолчал надолго. Но когда он вновь заговорил, голос его звучал по-прежнему ровно и спокойно.
— Вы извратили мой вопрос так, как вам это выгодно. Я же хотел узнать только то, что спросил. Что ж, в логике ему не откажешь. Здесь он прав.
— Ну и что? — нагло заявил я.
— А то, что, пока я в этом теле, вам меня не достать.
— А куда ты денешься? — фыркнул я. — Выйдешь из тела как миленький! Ни один абориген не пустит тебя к себе в сознание. Далековато ты от них, да и силы твои на исходе. Они просто отшвырнут тебя, как котенка, и ты снова очутишься в теле Тхэна. Да и будь ты в полной силе, на таком расстоянии они успели бы убить не только свое сознание, но и тело, чтобы ты не смог найти в нем временного пристанища. Как это сделал вчера Колдун хакусинов. А единственный гуманоид на Пирене, в психике которого ты мог бы восстановить свои силы, находится чересчур далеко отсюда, чуть ли не на другой стороне планеты.
— Остается еще ваше сознание, — напрямик заявил млечник. Он упорно величал меня исключительно на «вы». Что значит, обучаться по телеканалу!
— В мой мозг введены электроды защитной сетки, — с уничижительным презрением бросил я. — И если тебе удастся проникнуть в мою нервную систему тактильным способом, то электроды уничтожат мое сознание. Вместе с тобой.
— Не думал, что обо мне известно столь много, — ровным голосом проговорил млечник, словно сообщая сводку погоды. — Проглядел я вас…
— Не все разговоры людей поступают в коммуникационные сети, съехидничал я.
— И все же, каким способом вы собираетесь меня поймать? — вернулся к началу разговора млечник.
— Не надо прикидываться, будто ты глупее, чем на самом деле, съязвил я. — Ведь ты при мне сегодня изучал гильзу пространственной свертки. Из кокона свернутого пространства тебе не выбраться.
— Следует понимать, что если…
— На все твои «если» у меня есть парализатор! — грубо оборвал я его и самодовольно похлопал себя по карману.
— Именно об этом я и говорю, — спокойно заметил млечник. Мышцы на теле Тхэна ходили волнами, лицо дергалось, будто у припадочного, и это абсолютно не вязалось с его голосом. На самом деле млечник, наверное, орал от ужаса и безнадежности, но речевой аппарат тела хакусина переводил его слова с монотонностью автомата. — Если вы выстрелите в меня сейчас, то я просто рассеюсь в пространстве, и ваша охота закончится ничем.
— Не смеши меня! — расхохотался я. — Ты слишком любишь себя, чтобы решиться на самоубийство. Тем более что жизнь я тебе гарантирую.
— Да, — согласился он, — все козыри у вас в руках. Но вы не учли одного обстоятельства…
— Сидеть! — заорал я и выхватил парализатор.
Он застыл с приподнятой рукой, будто я уже нажал на спуск. Меня охватила оторопь. Черт, будь проклята его замедленная реакция! Будь проклято его гипертрофированное чувство самосохранения!
Пожалуй, я действительно не учел одного обстоятельства: он никогда не решится на американскую дуэль — кто выстрелит раньше? — без стопроцентной гарантии собственной жизни. Стрелять я не собирался, но он ведь этого не знал! Переиграл я сам себя…
«Что делать? Что же делать? — лихорадочно билась мысль. — Как выйти из этого положения?»
Спасла положение неожиданная зарница где-то далеко-далеко за горизонтом у меня за спиной.
«Откуда на Пирене грозы?» — удивился я и, хоть и с опозданием, но, надеясь, что реагирую натурально, оглянулся.
Как взметнулась рука Тхэна, я не видел, но ветвистую молнию, сорвавшуюся с его пальцев, заметил краем глаза. Со страшным грохотом молния вонзилась мне в грудь, швырнула на тент, и я, ломая стойки и кутаясь в полотнище тента, покатился по земле. Дико заверещали долгоносы, галопом уносясь прочь.
Притворившись мертвым и благодаря судьбу за то, что сорванное полотнище тента не закутало мне лица, я из-под полуприкрытых век наблюдал за Тхэном. Некоторое время он смотрел на меня, а потом стал медленно, словно оглядывая окрестности, поворачивать голову. Вначале в одну сторону, почти на сто восемьдесят градусов, потом в другую. Когда его взгляд скользнул вдоль берега, я увидел, как зеленый мигающий огонек активированной гильзы пространственной свертки, установленной последней вблизи лагеря, разбрызнулся беззвучными искрами. Вот, значит, что имел в виду млечник под неучтенным мною обстоятельством.
«Клюнул. И на это ты тоже клюнул», — подумал я, осторожно просовывая под тентом руку к пряжке ремня на поясе.