Так они молча и смотрели друг на друга, пока Герберт не взял инициативу в свои руки.
- Добрый день, - непринужденно поздоровался он.
- Здравствуйте.
- Я не знал, что в это время суток вы декламируете Такубоку, - вежливо произнес Макклоски. - Извините, если помешал вам.
- Не стоит извиняться; Скорее мне следует просить у вас прощения, ответила девушка. - Я не предполагала, что вы обитаете в этом лесу.
- Вообще-то я предпочитаю жить в реке, - серьезно пояснил Герберт. - Но сегодня выдался такой чудесный день, что грех было не понежиться на солнышке. Вот я и выбрался на поляну, да, видно, заснул и не услышал, как вы расположились по соседству. Впрочем, мне надо за это благодарить судьбу, иначе я не услышал бы чудесных стихов в прекрасном исполнении.
- Тогда и я благодарна ей, - поддержала девушка, - за возможность узнать, что есть еще человек, которому нравятся те же стихи.
- В таком случае, - предложил Макклоски, - может быть, нам стоит познакомиться?
- Кэтрин, - живо откликнулась девушка. И, на мгновение запнувшись, добавила: - Кэмпбелл.
- Герберт Макклоски, - в тон ей ответил молодой ученый. И тут же предложил: - Почему бы нам не отметить наше знакомство совместным ужином? Тем более в день моего рождения.
- Согласна, поскольку не хочу омрачать ваше праздничное настроение. Но с одним условием: вы признаетесь, сколько вам исполнилось лет.
- Это тайна! Однако вам я ее открою. Мне тридцать семь.
- Совсем еще мальчик, - мелодично рассмеялась Кэтрин. И, поднявшись с травы, спросила: - Далеко ли мы отправимся?
- Предлагаю посетить ресторанчик "Неаполь", - ответил Герберт.
И через минуту он уже выводил на широкую магистраль свою новенькую малолитражку.
В "Неаполе" Кэтрин огляделась и сказала одобрительно:
- Мне здесь нравится. Только почему ресторан назвали так претенциозно "Неаполь"? Произнесешь это слово и сразу представляешь что-то пышное, сверкающее золотом, серебром, и обязательно - с хрустальными люстрами. А здесь просто, мило и спокойно.
- Итальянцы любят нарядные слова, - заметил Герберт. - Потому и язык у них такой яркий. В нем нет ни одного слова, которое не звучало бы как звук флейты.
- Вы поэт? - спросила с удивлением Кэтрин.
- Похож?
- Немного. Стихи читаете. Выражаетесь как-то изысканно, утонченно.
- Нет, Кэтрин, - признался Макклоски, - я не поэт. Я медик.
- Врач?
- Нет. Я из тех, кто не лечит, а двигает вперед вообще всю медицинскую науку.
- А-а, - произнесла Кэмпбелл. - И далеко вы ее двинули, эту науку?
- Пока еще не очень. Но скоро... Вот только отдам должное искусству Джузеппе, а потом сразу - прямо при вас - продолжу начатое дело.
И так, перебрасываясь шутками, молодые люди приступили к ужину.
Кэтрин, как представлялось Герберту, была само очарование. Умна, весела, остроумна. Очень быстро у него возникло чувство, будто он с ней давным-давно знаком. Вскоре он выяснил, что девушка изучает филологию в местном университете, через год заканчивает его и намеревается поехать преподавательницей куда-нибудь в глухое местечко. Там, как она выразилась, должно быть не больше сотни домов, два десятка ребятишек, церковь, полицейский, обязательно толстый и сонный, врач и она - одна-единственная учительница. И чтобы все приглашали на домашние пироги с яблоками.
Макклоски стало хорошо и спокойно. И он решил вдруг рассказать Кэтрин то, о чем предпочитал вообще никому не рассказывать. Возникло это желание после того, как девушка спросила его:
- С чего началась ваша любовь к японской поэзии?
- Это очень длинная история, - произнес Герберт.
А Кэтрин воскликнула:
- Обожаю длинные истории!
- Тогда слушайте! - решился Герберт. И начал: - В одном городе на юге страны жил парень в скромной семье. Отец его был врачом, мать рано умерла. Рос он нормальным ребенком, правда, немного уступал сверстникам в физической силе. И когда наступила пора, полюбил соседскую девочку по имени Пэгги. По местным понятиям, отец ее был ужасным богачом: он владел двумя магазинами, раз в два года менял машину, раз в три - путешествовал. И Пэгги, естественно, росла немножко зазнайкой. Что, впрочем, не мешало ей нравиться парням. Она носила яркие платьица и любила производить впечатление: "Когда мы с папой поехали в Париж... Ах, нет, это все было в Цюрихе..." Все мальчишки бегали за ней, но она предпочла того, с которого и начался рассказ. И вскоре они уже вовсю целовались на вечеринках, а потом дали друг другу слово, что скоро поженятся. И, наверное, так все и вышло бы, поскольку Пэгги была неплохой девчонкой, а юноша очень любил ее. Я его, кстати, недавно видел, и он мне признался, что по-прежнему испытывает определенные чувства к Пэгги, помнит ее яркие платьица, туго затянутые в густой пучок волосы... Однако сейчас не о платьицах речь.
- Да, - поддержала Кэтрин, - рассказывайте о самом парне.
- Скоро их счастью пришел конец - в городок приехала семья отошедшего от дел крупного промышленника, решившего провести остаток своей жизни в спокойном и тихом месте. Промышленник был настолько богат, что мог купить весь городок, а потом забыть о своей покупке. Но ему требовался только покой... Вскоре он перезнакомился с самыми именитыми гражданами городка, пригласил, кого надо, к себе в дом, а затем, нанеся ответные визиты и отдав таким образом должное приличиям, свел до минимума контакты с окружающим миром и целыми днями возился в своем саду. Зато развернулся его сын. Это был очень здоровый и красивый малый, имевший в своем распоряжении автомобиль. Не стоит удивляться, что вскоре Поль - так его звали - стал лидером светской молодежи городка. Как лидер, он не мог не обратить внимания на хорошенькую Пэгги.
- И что Пэгги?! - не удержалась Кэтрин от любопытства.
- Она оставалась верна своему избраннику. И отвергала все знаки внимания, которыми награждал ее юный баловень судьбы. Наверное, таким образом она ему мстила за то, что перестала быть самой заметной фигурой на молодежных вечерах. Постепенно создалась удивительная ситуация - Пэгги и ее верный рыцарь обособились от всех остальных ребят.