— Абсолютно, — не скрывая своего удовлетворения, ответил Визард. — В группе мой осведомитель.
— Когда проводилась проверка в ахране?
Память была коварной женщиной, но и она отступала, когда реальность начинала диктовать свои условия.
Аршан знал об этом и… не сожалел. Просто действовал.
— Декаду тому назад. Эрлай был чист.
— Не сомневаюсь… — произнес Аршан несколько рассеянно, что не соответствовало той холодной бесстрастности, с которой он смотрел на Визарда. — Не сомневаюсь… — повторил уже тверже. — Мы вылетаем на Демору, — закончил жестко спустя мгновение, безразлично отметив, как на лице помощника мелькнула тень усмешки.
Тот слишком хорошо знал этот тон. Тон, обещающий большие неприятности любому, кто не вовремя оказывался на пути главы службы безопасности кангората.
Следующим в этом списке, похоже, стал канир Кримс… готовый отдать титул кангора кому угодно, но только не Аршану.
Молчание затягивалось. Не давило на нервы, заставляя ощущать неудобство ситуации — острее делало тоску, в которой билось несказанное: «Как же мне тебя не хватало!» Так получилось, что последние полтора месяца мы с Виктором не общались. Друг о друге не забывали — его шутливые послания я находила в своей почте едва ли не каждый день, как и он мои ответы, но чтобы вот так, глаза в глаза…
Причины были объективными.
Как минимум, выглядели таковыми.
— Кабинет знакомый, кресло — нет, — усмехнулась я, решив взять инициативу на себя.
— Свое Шторм не отдает, — хохотнул тот в ответ, мгновенно расслабившись.
И ведь не было заметно, пока не обмяк. Не снаружи — внутри. Словно сменился режим, сбив оранжевый на зеленый.
— Освоился? — говорить с былой легкостью пока не удавалось, но я уже чувствовала, как теплеет на душе.
Виктор Шаевский, Истер Ромшез… Нас кидало все выше по служебной лестнице, заставляя постигать новые вершины сволочизма во имя долга, но вот это, значительно большее, чем дружба, помогало оставаться людьми там, где другие становились тварями.
Не выживать — жить несмотря ни на что…
Сентиментальная хрень продолжала действовать как вакцина против бесчеловечности.
— Начинаю получать удовольствие, — подмигнул он, но тут же перестал хорохориться, устало потер виски. — Не знаю, как со всем этим управлялся Шторм, но мне все чаще хочется застрелиться.
— Потом приходит второе дыхание, — теперь уже засмеялась я. — А после двадцатого все становится нипочем.
— Доконали? — с приятной слуху тревогой поинтересовался мой бывший стажер, поднимаясь с кресла. Отмахнулся от дернувшейся следом внешки, та трусливо скрылась под столом.
Я, не сдержавшись, всхлипнула. Истеру и Вано как-то пришлось поработать вместе. С тех пор своеобразный юмор Кидарзе испытывал на себе и Шаевский. Внешки, бегающие как преданные собачонки, были из этого списка.
— Не хватает тех, кто свои, — дождавшись, когда моя улыбка перестанет быть совсем уж откровенной, поделился он. Не проблемой — текущим состоянием. Прошелся по кабинету… Штормовское наследство для Шаевского было тесновато. — Удалось перетянуть кое-кого из тех, с кем неплохо служилось, но пока они не взяли на себя нагрузку, приходится отслеживать даже мелочи.
— С дочерью-то успеваешь общаться? — нахмурилась я, очень четко представляя творившийся вокруг него кавардак.
Понятно, что Шторм держал происходящее в бывшей вотчине под своим неусыпным контролем хотя бы с той целью, чтобы не пропустить, если будет готово запылать, но все это со стороны, не давя авторитетом. А так — все сам. На собственных нервах, бессонных ночах, ошибках…
Орлов был хорошим учителем, Вячек ему не уступал, реализуя на всех, кто попадал в сферу его влияния, главный принцип воспитательного процесса — лучшего средства для выживания, чем собственная голова, еще не придумано.
— Ближе нее у меня никого нет, — четко выставил акцент Виктор.
Добавлять что-либо не стал, да и я не настаивала. Что значила для него Лаура и раньше знала, других подтверждений не требовалось.
— Тогда не будем отнимать у нее время, — шевельнулась я в кресле. — Но начнем не с поставленной Орловым задачи, а с ситуации в ОСО. И не надо говорить, что это не имеет никакого отношения к делу, — не дала я ему высказаться. — Все, что касается Геннори, касается и меня.
— Вот, значит, как! — добродушно хмыкнул Шаевский. Вернулся к столу, присел на край.