Одевали меня тоже по частям. Сначала плотное, корсетного типа белье и такого же типа чулки — поддержка. Регенерация шла слишком быстро, помогали сердцу справляться с нагрузкой. Потом свободную тунику с разрезами по бокам и тонкие брюки, не стесняющие движения.
И лишь затем мне позволили сначала медленно сесть на кровати, а после, когда мое состояние не вызвало у них замечаний, и встать.
По въедливости самаринянские медики нашим ни в чем не уступали.
— А такие еще бывают? — скривилась я, невольно поморщившись.
Тело вернули к жизни — следы еще оставались, но едва заметные, да и не причиняющие неудобства, но с памятью все оказалось значительно хуже.
Или — лучше. Это, смотря с какой стороны смотреть.
Каждое движение Компато, каждый удар, каждое слово, произнесенное им, каждая подсказка, которую он желая того или нет, но дал мне… Они были рядом, происходили со мной здесь и сейчас… Повторяясь и повторяясь, отбирая уверенность и лишая выдержки.
Скорповски удалось то, с чем не справился Ханри — изнасиловать мою душу.
А я ему в этом помогла.
— Вам плохо? — Взгляд Римана «дернулся». Ощущение, что меня мгновенно взяли «в захват» было настолько реальным, что я пропустила вырвавшееся у него «вам».
— Дергает, — как можно безразличнее бросила я, подходя к столу. — Вы не ответили на мой вопрос, — присаживаясь на стул, заметила я, последовав его примеру. За вежливостью не трудно скрыть собственное замешательство.
— Я могу ускорить заживление, но…
— Не надо! — выдохнула я резко, догадываясь, о чем идет речь. Вряд ли он не осознавал, где именно скрывались мои проблемы.
— Вы на моем крейсере, — еще более равнодушно (куда уж более!) произнес он, глядя куда-то мимо.
— Еще скажите, что и в вашей каюте, — усмехнулась я. Кто тут говорил про удачу?!
— И в моей каюте, — повторил он… послушно.
— И надолго? — умоляя собственную руку не трястись, налила я в бокал воды из кувшина.
Риман продолжал стоять. Практически не дыша.
— Пока я не получу гарантий вашей безопасности…
Мне хотелось верить, что причиной неуклюжести была всего лишь слабость… Стакан выскользнул из моей ладони, мягко плюхнулся на ворсистый ковер… Влажная ткань прилипла к ноге, под стопой хлюпнуло, когда я резко подскочила…
Вернулась я на место сама, стараясь даже случайно не посмотреть на жреца.
О чем он сказал было понятно и без дополнительных разъяснений. Еще во время разговора со Штормом, я сообразила, что за всей этой историей с покушением на Орлова, разгадками Штанмара и моими находками на Фринхаи скрывается еще что-то. И самариняне в этом прозрении тоже учувствовали. И не как бывшие или будущие враги, а как некоторое, пока еще весьма неопределенное звено.
Появление Римана лишь добавило ясности уже возникшим предположениям, в которые превосходно вписывался и его побег из нашей крепости после Зерхана.
Союз шел на контакт с Самаринией. Тайный контакт.
И я оказалась среди тех, кто об этом знать не должен, но… знал.
Мрачная перспектива.
— Я прикажу, вам принесут переодеться.
Безразличие Скорповски наталкивало на мысль о профессионализме, этого… о силе, которой он не торопился воспользоваться.
— Не надо, — вновь поднимая стакан и отставляя его подальше от себя, попросила я. Набравшись наглости, уточнила: — Я могу поговорить с кем-нибудь из…
— Нет! — ответ прозвучал раньше, чем я закончила свою просьбу. Резко, жестко, напоминая, кем именно был этот мужчина. Испугаться я не успела, хоть и хотелось, добавил он уже значительно мягче и не без иронии. — Я нагнетаю обстановку, чтобы они стали сговорчивее. Вы можете все испортить.
— И как это выглядит? — слетело с моих губ. Его маска растаяла лишь на секунду, но скрывавшееся за ней веселье заставило задуматься о своей судьбе.
— Вам лучше не знать, — на этот раз просто спокойно произнес он. — Но, поверьте, им будет только на пользу. — Взгляд на мгновенье стал до бездушности холодным. — Особенно, некоторым.
И еще одно воспоминание… Риман и… Ровер. И полтора года, которые провел в плену у жреца мой… муж.
Резко выдохнув, опустила голову. Не прятала свое смятение — глупо, когда речь идет о жреце высшего посвящения, просто пыталась справиться с вырвавшимся на свободу ураганом чувств.
Я думала, что у меня внутри пустота… Так и было, пока ее не смело яростью!
— Зачем?!
Остудило меня тоже мгновенно, самим вопросом, пропитавшимся стоном.