Он перевел дыхание и заморгал глазами.
—Опять ты мелешь ахинею, O'Лири, — сказал он сам себе. — Признайся, все эти годы ты наслаждался жизнью, как никогда. И тебе в голову не приходило набрать номер Централи и пойти добровольцем на какую-нибудь опасную работу. Так что не скули, затяни пояс потуже, оцени обстановку и составь план действий.
Он посмотрел вниз. Земля, окутанная сумерками, казалась еще более далекой и недоступной.
—Итак-, с чего начать? — громко спросил он. — Какие шаги предпринять, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову и очутиться в другом измерении?
—Ах ты, тупица! — воскликнул он, подпрыгнув и чуть не свалившись с мельницы. — Ну конечно же! Пси— энергия! Вспомни, как ты попал на Артезию из Колби Корнерз? И прекрати разговаривать с самим собой, — сурово добавил он. — А то подумают, что ты совсем свихнулся.
Уцепившись что было сил за крыло мельницы, O'Лири крепко зажмурился и стал вспоминать Артезию — ее запахи, романтичные старинные улочки, причудливые дворцовые башни, таверны, паровые автомобили, деревянные домики, маленькие аккуратные лавочки и лампочки в сорок ватт…
Он осторожно приоткрыл один глаз. Никаких перемен. Он все еще восседал на вершине мельницы, а склон холма, поросший кустарником, спускался к деревне у озера. В Артезии на этом месте находился зеркальный пруд, в котором росли белоснежные кувшинки и скользили по воде лебеди. Даже в Колби Корнерз пруд был довольно аккуратным, хотя в нем, напоминая о существовании цивилизации, плавали фантики от конфет. Озеро, на которое смотрел Лафайет, казалось каким-то грязным и заболоченным. Женщина, неторопливо вышедшая из дома на берегу, выплеснула помойное ведро прямо в воду. Лафайет поморщился и закрыл глаза. Он представил себе классический профиль Дафны; лицо графа Аллана — мужественное, с квадратным подбородком; придворного шута Болтошку; элегантную фигуру и аристократические черты принцессы Адоранны…
Безрезультатно. Он, конечно, знал, что Централь лишила его возможности оперировать пси-энергией, объявив преступником, подвергшим опасности существование Континуума, но все же надеялся, что в этом измерении Подавитель не подействует. И…
Что там сказал этот бюрократ по телефону? Какой— то намек. Загадка, ключ, китайская грамота, одним словом. Нет, полагаться можно только на самого себя, и чем скорей он это поймет, тем лучше.
—Итак, что будем делать? — спросил он у мельницы.
—Для начала мы с тебя слезем, — сообщил он, — а то совсем окоченеем от холода.
С сожалением посмотрев на телефон, Лафайет начал осторожно спускаться.
Когда Лафайет спрыгнул вниз, пролетев последние десять футов по воздуху и угодив в колючий кустарник, совсем стемнело. Жадно потянув носом воздух, он понял, что не ошибся, и до него действительно доносится восхитительный запах жареного лука. Он сунул руку в карман, побренчал мелочью и подумал, что неплохо было бы перекусить в ближайшей таверне, а заодно выпить небольшую бутылочку вина, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы. Потом, призвав на помощь все свое искусство дипломата, он постарается понять, куда попал. Вопросы надо задавать крайне осторожно, но с этим он справится. Вот только какие вопросы задавать? Ладно, там видно будет.
Прихрамывая, Лафайет начал спускаться с холма: после неудачного падения болела лодыжка. Совсем потерял форму. Постарел, что ли? Ведь недавно прыгал, как акробат, с крыши на крышу, карабкался по веревкам, воевал с разбойниками, усмирял драконов и одновременно ухаживал за Дафной. При мысли о Дафне у него защемило в груди. Что подумает несчастная женщина, когда поймет, что ее муж исчез? Сердце ее будет навек разбито, она умрет от беспокойства…
Да, полно! Он пренебрегал ею последнее время, к Дафна просто не заметят его отсутствия. Возможно в эту самую минуту ее соблазняет какой-ни6удь придворный. Вечно шляются по дворцу, якобы для прохождения рыцарской практики, а на самом деле — пьяницы, картежники и бабники…
Лафайет непроизвольно сжал кулаки. Как только его отсутствие будет замечено, они накинутся на маленькую беззащитную Дафну, как стервятники на падаль. Бедная невинная девочка, она ведь не сможет защититься от этих волков в овечьих шкурах и начнет принимать утешения…
—Прекрати немедленно! — прикрикнул на себя Лафайет. — Дафна — верная жена, лучше не придумаешь, разве что неопытная. Но она поставит фонарь под глаз первому ухажеру, который позволит себе лишнее! Слишком много лет она махала шваброй, и удар у нее, что надо; да и сейчас ей приходится трудиться вовсю: скакать верхом, плавать, играть в теннис — ведь она стала аристократкой!
Лафайет представил себе изящную фигурку жены в купальном костюме, застывшую на вышке для прыжков в воду перед бассейном…
—Говорю тебе, хватит, — напомнил он. — Займись— ка лучше решением проблем насущных. Конечно, если выяснишь, в чем они заключаются.
Главная улица города представляла собой грязную немощеную дорогу, в колдобинах и рытвинах, по которой едва могла проехать телега. По краям валялись кучи мусора и пищевых отходов, в основном — фруктовые очистки и яичная скорлупа. В окнах горел неяркий свет. Несколько подозрительных личностей оглядели Лафайета с ног до головы и скрылись в аллеях между деревьями, еще более узких и темных, чем главная улица. Над обветшалой дверью одного из домов скрипела и раскачивалась на холодном ветру грубо намалеванная вывеска, на которой сверху корявыми готическими буквами было написано: «ТАКОВА УЖ НИЩЕНСКАЯ ДОЛЯ», а внизу изображен коренастый человек в серой куртке с чугунком в руке.
Лафайету стало тоскливо. Он невольно сравнил эту мазню с прекрасной картиной над входом в харчевню «Топор и Дракон», где так беззаботно проводил время… «Забывая о Дафне, — неожиданно вспомнил он. — Оставляя ее в одиночестве…» — Лафайет застонал.
—По крайней мере, надеюсь, что в одиночестве, — пробормотал он. — Какой же я был дурак! Ну нет, хватит. Как только вернусь..
Он сглотнул комок, застрявший в горле, и, толкнув низкую дверь ногой, вошел в таверну.
От чада и копоти у него заслезились глаза. В нос ударил запах кислого пива, горелого картофеля и чего— то вовсе непристойного. Лафайет зашагал по грязному неровному полу, наклонив голову, чтобы не стукнуться о низкие перекрытия, по направлению к стойке, за которой, спиной к двери, стояла девушка в домашнем переднике и запачканной косынке, — она начищала чугунок тряпкой и напевала вполголоса.
—Э-э-э… нельзя ли у вас перекусить? — осторожно спросил Лафайет. — Чего-нибудь попроще, скажем, гуся с артишоками и бутылочку Пулли-Фюиз пятьдесят девятого…
—Ну-ну, — ответила девушка, не поворачиваясь. — Я вижу, ты не лишен чувства юмора.
—Хорошо, тогда давайте омлет, — торопливо согласился O'Лири. — А к нему немного сыра, фруктов и кружку черного пива.
—O'кэй, — ответила девушка. — Ты своего добился. Мне уже смешно. Ха-ха-ха.
—Может, у вас найдется бутерброд с ветчиной? — спросил Лафайет с надеждой в голосе. — Больше всего на свете люблю швейцарскую ветчину на баварском ржаном хлебе…
—Сосиски и пиво, — резко сказала девушка. — Будешь заказывать?
Буду, буду! — взволнованно вскричал Лафайет, — и, пожалуйста, поджарьте с корочкой.
Девушка повернулась, поправляя выбившуюся из-под косынки прядь.
—Эй, Борой — крикнула она. — Зажарь-ка джентльмену сосисочку, да так, чтоб сгорела — ему это нравится.
Лафайет уставился в ее большие голубые глаза. на маленький прямой носик, прекрасные белокурые волосы, выбивавшиеся из-под косынки.
— Принцесса Адоранна! — вскричал он. — Как вы сюда попали?
Вторая
Официантка бросила на Лафайета усталый взгляд.
—Меня зовут Свайнхильда, мистер, — сказала она. — А как я сюда попала — долгая история.
—Адоранна, разве вы меня не узнаете? Это я, Лафайет! — Голос его сорвался. — Мы с вами разговаривали сегодня утром за завтраком!
Дверь на кухню неожиданно отворилась с тягучим скрипом, и в образовавшуюся щель просунулось небритое лицо с правильными чертами и квадратной челюстью.
—За завтраком, вот как? — возмущенно заявило лицо, поворачиваясь к Свайнхильде. — Придется тебе объясниться, дрянь ты эдакая.