– Сука, профессором! – Metro-Fun если возьмётся рулить или прикрывать, то уже остановишь хуй: даже лапу Чпокушки скинул в пизду от Всрался. И обернулся к тому: – А правда – кем?
– А хочу я быть, – тут всем Всрался и заряжает, даже встал, на дыбы, – что-нибудь нормальное и красивое. И обязательно – литературное.
– Тихий Дон что ли? – Чпок сказал и сам вздрогнул от собственной неуместности.
– Нет! Не «Тихий Дон»! Я буду Александром Сергеевичем. Так и зовите меня: Александр Сергеевич!
– Милый? – говорю.
– Чего – милый? – Всрался на меня.
– Александр Сергеевич Милый. Кат такой средневековый был – жуткие нравы, земной антураж. Работал на почве осенних упадочных обострений, чем немало прославился сам и прославил страну. Про него песня ещё есть у Юрия Ивановича…
– Это у какого Юрий Ивановича? – Цена.
– У Шевчука! – Мрытя. – У него ещё группа такая вонючая была – не то «Гербицид», не то «Дихлофос»…
– Нормальная у него группа была, – я. – Никакой там, в пизду, не гербицид, а называлась почтенно по тем временам: «ЛСД»!
– Лесь, правда? – ни с того заинтересовался Чпок.
– Сейчас посмотрю! – Лесь перебрала пальцами по чуть заискрившимся клавишам. – Есть. Да. «ЛСД». Юрий Иванович, только не Шевчук, а Зинчук. Преподаватель ботаники в старших классах и почётный садовод-любитель. Вывел три новых сорта морозоустойчивой конопли, среди которых знаменитая «Шальная Империя». Коми-пермяк.
– Ну а песни он пел? – не понял Чпок.
– Ох, не знаю! – Лесь вздохнула, наверняка уже думая о чём-то своём как всегда. – Пел, наверное, на досуге…
– Ну и чё теперь? – Иван у нас всё-таки потомственный тугодум, чем гордится как сволочь: даже в любви может часами раскачиваться, бля, гиббон! – Ты чё, Всрался, хочешь как этот комик быть?
– На хуя! Я ж не Юрий Иванович, а Александр Сергеевич буду!
– А не одна хуйня?
– Николай Васильевич Гоголь. «Шинель». «В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий…», – стала читать Лесь, то ли по памяти, то ли с экрана.
Наша аудитория заткнулась, вслушиваясь в размеренный слог… Через несколько минут, на словах «Я брат твой», Лесь так же внезапно, как и начала, прервалась и со Всрался случилась истерика. Он предельно заклал на свои светские намётки, поутёр сопли потом и сказал:
– Я – как он! Все на хуй уходят, а я остаюсь зимовать с ним… Я тоже Акакиевич!
– Нихуя себе, тебя пробило! Ты сядь! – Иван не стерпел. – Акакиевич он… Фамильный панк, бля! Никто твоего звания не сшибает, сам же чё-то буровил…
– То был не я! – твёрдо сказал Всрался. – То мы с Metro-Хой проверяли вас на эстетическую половозрелость!..
Пиздец, галиматрон. Я потом, когда вместе с Всрался Мрытю ебал потихоньку от всех спросил у него: «А ты где, в реале, обзавёлся такой эпиклесой?» «Да укакался в детстве под ёлочкой», он пыхтит, «Мы там в прятки играли, а паханки не знали и свет в комнате выключили – хотели сделать сюрприз с огоньками. Так я им со страху и сделал сюрприз с таким огоньком, что эти пиздюки, которые со мной в прятки резались, чуть сами в штаны не наделали со смеху, когда меня там нашли все…» «Ты, Всрался, шедевр», говорю и поцеловал его в плечо, «Был бы я таким мудаком, хер бы меня кто заставил талант в землю зарыть!» «Так я и не зарывал его!», смеётся пиздёныш веснушчатый, «Я оставил там всё как есть. Мама, правда, ходила с совком туда. Наверное, уже унесла, как думаешь, Жук?» «Бля!», говорю, «Перестань ржать, сволочь конопатая! Вы когда оба дрожите с Мрытей, я уже не пойму, кого из вас собирался ебать, а кого получилось… Два идиота – весна на дворе!»
И ещё одна вставка до той культурной революции, севшей жопою на свою же реакцию. Такой Акакий Акакиевич заходил как-то к нам, ещё до того, как Всрался бузу поднял на камбузе. Он был сразу безумный какой-то на все сто. Прошёл через наши посты, не заметил даже, и сел между Ванькой и Мрытей. Пиджачок весь потёртый, глаза вроде смотрят, а будто их и нет – что видят и не поймёшь… Аж встряхнуло внутри весь наш отсек. Я с вопросом хотел на Чпока и Metro-Fun`а взглянуть: как же это они прокумарили, дятлы? Да уже по дороге смотрю – весь состав прижался по местам, как море в штиль – никто не вздохнет! Одежда откуда-то на всех (бля, три минуты назад остальных не помню, а Цена точно лизалась с Metro-Хой на всём неглиже!) и даже чуть ли не цивильная; по крайней мере, вид у всех такой, что и одежда цивильной выглядит. Я кашлянул, протёр очки и уставился в раскрытую книгу на ногах, не обращая больше внимания на попутчиков. Таким бастионом мы проехали добрую четверть кольца, охраняя покой вокруг этого несчастного приключения. Он не заметил ничего и вышел на одной из остановок, даже взгляда ни на ком из нас не задержав! Это было определённо достижение нашего корпуса.
На небе скоро весна…
«23-йе февраля, Год Бобра, месяц и не один»
Два брата-клоуна – Конец и Пиздец. Точней две сестры. Ещё точней – их вообще хуй поймёшь! Конец травести, а Пиздец нет – нормальная. Они не близнецы, а просто двойняшки, но выглядят так – мама родная не отличит! «Вас хоть как отличали дома, Конец?», я. А он рубится: «На ощупь!» Пиздец – красивая, мы с ней сразу поклеились раза два и очень друг другу понравились, как свои. Только было же уже сколько раз сказано: что в имени твоём? Посмотри, разберись, уже года три как наймен-конвенция ясно всем выдвинула: «Бляди, не используйте в найменах часто употребляемых речевых оборотов!» Ещё бог с ним, когда она у тебя на животе сидит, и ты имя её пополам с выражающимися эмоциями произносишь, потому что кончишь сейчас, как king-kong. А вот если серьёзный идёт диалог или горячая дискуссия, а ты жмёшься с ней на диване – нельзя же ведь! Она вздрачивается через каждые три слова, а тебя смех берёт, и ты только что в прямо в губы ей не хихикаешь…
«Машинист сраный! Смени тормоза!», хочется крикнуть порой, но я не знаю почему, возможно где-то в моё генеалогическое древо прокрался железнодорожный стрелочник или вообще хуй его знает кто. Мы с Пиздец и Ценой сколько раз высовывались в окно на ходу, посмотреть как он там – живой? Не уснул? Но они ебанутые, я больше боялся за них, чем кричал что-нибудь интересное, пока обратно их позапихиваешь… Лучше лизать. Так спокойнее. Хотя Пиздец принципиально не бреется и идёт по категории «Natural&Hairy». Пока натрёшь язык об её баш, натурально слегка башню сталкивает и волосы на зубах, как дикий мёд.
«Чё за дятел у вас «на руках»?», раз Цена спросила, когда те гостили у нас. «Линевой? Да приходит, повадился», Пиздец говорит, «Придёт и стоит. Мы уж думали – может учёный какой, изучает нас. Хуй его знает…» «Молчит?» «Как Богом проклятый!» «Может у него эта болезнь, как её, ну там что-то с солнцем?» «А – солипсизм? Да нет, вроде, он больше на придурка обыкновенного похож».
– Чё эт за хрень? – я вмешался.
– Чего?
– Солипсизм.
– А. Та это херня такая, что типа всё сон, а ты как перст один и втыкаешь в него и больше всё – никого-ничего.
– Не, не налазит! – говорю.
– Чё не налазит? – Пиздец.
– Херня эта не налазит. Я когда болел, у меня фишка была, что не только всей этой кинематографии вокруг нет, но и меня, бля, как зрителя. И я никак не мог развернуть извилины думать, что это как: кто же тогда смотрит и так далее. Очень болезненный, бля, процесс – полдурдома с ума свёл!
– Ты у них чё, – Пиздец хохотать, – главврачом работал?
– Пиздец, приходи ко мне ночью!.. – неожиданно я испытал такой приступ острой влюблённости, что у меня чуть ногу не вывихнуло…
– Ага! – она сразу вдруг посерьёзнела – видно тоже вставило. – Они все уснут, как бродячий ненужный нам скот, а мы поговорим, и про солипсизм, и про хуйню разную, и наебёмся до колик внутри!..
Так и сделали. Уже все отстучали зубами на вечернем отходе ко сну. Уже свет остался только дежурный притушенный там в прихожей. Уже даже Лесь потушила свой комп и легла, притянувшись к Ивану. И тут, как тёмное привидение ночью без сна на одной из станций в вагон пробралась к нам Пиздец. Тихо так, что и не узнать (обычно, днём, они с Концом влетали как ёбаный ураган!), чуть не на цыпочках и сразу ко мне – под плед шасть... «Заебись», говорю, «что ты пришла! Пиздец, я тебя люблю!» «Ты чё, головой уебался, Жук? Можно я тебя за ухо грызану? Жуча, сученька! Жуч..ч-чка, пиздёшенька моя ненаглядная, как я тебя люблю-ууу!» «Пиздец, ебанашка, ты чё – волчиха? Тогда я тоже какой-нибудь оборотень, в ту пизду! Хули тебе одной тут под одеялом выть!» «Жук, сука, не обосраться бы! Реально люблю как я-нерв! Всё из-за тебя, гавна универсам! Ты – красивый, нежный… ласковый…» «Не гони! Давай может покурим лучше? Я припас!..» «Да я ж не курю…» «Это с какого минут? Не пизди, давай! Это древняя корка какая-то – под одеялом курить! Это ещё с тех времён, когда казалось всем, что не хватит ни на кого…» Бля, как мы в самом деле там не умерли! Такой парадокс – под одеялом курить – я, если честно, выдумал в первый раз, от любви. «Скотина!», Пиздец мне говорит, когда уже всё откашлялось и те улеглись, которых мы побудили своим собранием, «Скотина ёбаная ты, Жук! В пизду с тобой играть, а не в любовь!» Но не сердится ни капельки, а улыбается так, что я даже в полной темноте вижу.