Вы называете себя землянами — неясно, по какому праву, ведь на самом деле вы должны именоваться внеземлянами, землянин — тот, кто обитает внутри Земли подобно мне и Эвридике до того самого дня, когда вы, обманув ее, забрали у меня в ваше пустынное «снаружи».
Это мое, Плутона, царство, так как я всегда жил здесь, внутри, — сначала вместе с Эвридикой, а потом в единственном числе, — на одной из этих внутренних земель. У нас над головой вращалось каменное небо, — более чистое, чем ваше, но тоже с облаками, как у вас, — там, где сгущаются хромистые или магниевые взвеси. Можно встретить у нас и крылатые тени — это как бы птицы наших внутренних небес, уплотнения легкой породы, взвивающиеся по спирали вверх, пока не пропадут из виду. Погода у нас очень переменчива, и если хлынет свинцовый дождь как из ведра или град цинковых кристаллов, остается только укрываться в порах губчатой породы. Кое-где тьму прорезают огненные зигзаги, но это не молнии, это змеится вниз по жиле раскаленный добела металл.
Землей мы считали сферу, на которой находились, а небом — ту, что ее окружала. В общем, так же, как и вы, только у нас эти различия всегда были временными, произвольными, поскольку плотность элементов постоянно изменялась, и вдруг мы обнаруживали: наше небо — твердое и плотное и давит на нас своей тяжестью, а вязкая как клей земля пузырится, закручивается в воронки и ходит ходуном. Я старался, пользуясь потоками самых тяжелых элементов, подобраться ближе к истинному центру Земли, к ядру ядра, держа при этом спуске Эвридику за руку. Но всякое движение к ядру приводило к размыванию другого материала и выталкивало его вверх: случалось, что при погружении нас подхватывала волна, которая фонтаном ударяла в верхние слои, пробивала их и после этого закручивалась в завиток. Несомые такими волнами, мы поневоле мчались в противоположном направлении. Нас как бы всасывали вверх протоки, открывавшиеся в наслоениях минералов, после чего глубинные породы позади — то есть под нами — начинали вновь затвердевать, и мы в конце концов оказывались на другой земле. А сверху нависало другое каменное небо, и неясно было, где мы — выше или ниже того места, с которого пускались в путь.
Стоило заметить Эвридике, что металл нависшего над нами нового неба плавится, как ею овладевала прихоть полетать. Она пикировала вверх и проплывала через купола одного, другого, третьего небес, цепляясь за свисавшие с верхних сводов сталактиты. Я следовал за ней — отчасти чтобы поддержать ее игру, отчасти чтоб напомнить: нам пора двигаться в обратном направлении. На самом деле Эвридика была, конечно, тоже, как и я, уверена, что мы должны стремиться к центру Земли. Только достигнув центра, мы могли б считать, что вся планета — наша. Мы были зачинателями земной жизни и хотели оживить всю Землю, начиная с ее ядра и постепенно распространяя наше состояние по всему земному шару. Нашей целью была земная жизнь, то есть жизнь Земли и жизнь в Земле, — не та, которая виднеется на поверхности и, на ваш взгляд, заслуживает названия земной, хотя на самом деле это нечто вроде плесени, которая постепенно покрывает сморщенную яблочную кожуру.
Мы рисовали себе мысленно, как под базальтовыми небесами возникают основанные нами вулканические города, обнесенные стенами из яшмы, а на ртутных океанах — сферические и концентрические плавучие города, через которые протекают реки из раскаленной лавы. Мы хотели, чтобы этот живой город-механизм разросся до размеров всего земного шара, чтобы эта теллурическая машина всю свою огромную энергию тратила на непрерывное строительство самой себя, на сочетание и перемещение субстанций и форм, со скоростью подземного толчка осуществляя работу, ради выполнения которой вы, снаружи, пашете веками до седьмого пота. И этот город, этот механический организм был бы населен такими великанами, как мы, которые с вертящихся небес протягивали бы свои крепкие объятия навстречу великаншам, которые благодаря вращению концентрических твердей подставляли б им себя все время в новых позах, обеспечивая новые способы соитий.
Мы представляли себе царство множественности и цельности, которое возникнет вследствие этих смешений и вибраций, царство тишины и музыки. Постоянная вибрация, распространяясь с разной быстротой, сообразно глубине расположения и прерывистости материалов, поколеблет, думали мы, нашу полную тишину и превратит ее в неумолкающую музыку мира, где глубокие голоса химических элементов сольются в унисон.
Я говорю это, чтобы вы поняли, сколь неверны ваш путь и ваша жизнь, где удовольствие и работа несовместны, музыка и шум разделены, и чтоб вы знали, что с тех пор стало понятно: пение Орфея — не что иное, как знак вашего разрозненного, разделенного на части мира. Как могла попасть в ловушку Эвридика? Она была плотью от плоти мира нашего, но, как натуру очарованную, ее влекла любая промежуточность, и чуть только ей доводилось воспарить в прыжке или при вознесении по вулканическому жерлу, как Эвридика принималась вращаться, совершать фалькады[24], кабрировать[25] и делать всяческие выкрутасы.