— Братья и сестры! — воскликнул я. — Восславим Господа! Аллилуйя!
— Аллилуйя! — дружным хором ответила паства, а лейтенант на своей лавочке притворился, что он не со мной.
— Послушайте притчу о божественной роли интеллекта! Бог есть интеллект! Я мыслю — значит, я существую! А всякий визг типа «без Ленина тебя самого бы не было» я отвергаю! Не будь меня, я б не существовал, следовательно, не мыслил и осознать, что меня нет, я бы не мог. Так что, какая разница? Не будь меня, я б и не грузился проблемами. Зато не будь Ленина, в живых бы остались многие люди достойнее меня. Итак, притча. Жила-была Марьянка-Марихуанка. Она вышла замуж за наркобарона Конопляную Бороду. Конопляная Борода находился в розыске, его ловил Интерпол и спецслужбы. Марьянка-Марихуанка стала его четвертой женой. Предыдущие жены таинственным образом оказались в тюрьме. И вот, когда Конопляная Борода уезжал за новой партией колумбийских наркотиков, он оставил Марьянке-Марихуанке связку из четырех ключей и строго-настрого наказал ни в коем случае не открывать маленькую красную дверь маленьким золотым ключиком. Он объяснил, что иначе случится великая беда, и уехал. Открыла она первую дверь — там было краденое золото и украшения, добытые преступным путем. Открыла вторую дверь — там были грязные деньги, чековые книжки и кредитные карточки. Открыла третью дверь — там было незарегистрированное оружие и незаконный запас наркотических средств для личного пользования и продажи. Осталась одна красная дверца! Марьянка-Марихуанка не справилась с искушением и открыла ее! — Паства притихла, а я продолжил, переходя на крик. — А из красной дверцы вышли менты и всех повязали! Мораль: не надо быть дебилом! Дебилов Бог не любит! Аллилуйя! Слушайся разума своего, ибо он есть Бог! А негритосов-миссионеров слушать незачем, ибо людоеды они черножопые! Аллилуйя! Мать вашу за ногу!
Паства притчу не приняла, среди паствы начался ропот, хотя кое-кто и крикнул по привычке «Аллилуйя!», но в общем и целом обсуждалась проблема, как выкинуть меня со сцены и вернуть к микрофону излюбленного миссионера не то Тумба-Юмбу, не то Юмба-Тумбу, подло оттертого от богоугодного дела хамом-рабом. Паства желала продолжить вкушать душеспасительные речи и совсем не опасалась, что сейчас откроются тайные дверцы души, оттуда выскочат черные людоеды и всех сожрут на фиг.
На сцену взошел лейтенант Шило:
— Друзья, — сказал он, — поаплодируем германскому товарищу за содержательную притчу!
Паства дружно зааплодировала, чем еще раз доказала, что авторитет здешней милиции непререкаем. Раз сказал, что б аплодировали, то и аплодируют без лишних вопросов, хотя собравшиеся здесь чудаки рукоплескали бы кому угодно — милиционеру или миссионеру — без разницы. Они б радостно встретили и настоящего оголодавшего людоеда, напудренного пеплом и сжимающего в руках недогрызенный кусок чьей-то свежеоторванной аппетитной ноги. Сказал бы людоед, что он пастырь, и в ответ: Аллилуйя! Кушайте, пастырь, вашу ногу, осторожно, не подавитесь, нет, туфлю есть не обязательно, какой голодненький! Смотрите-ка! Туфлю проглотил и глазом не моргнул! Какая сила веры! Обосраться можно! Давайте, братья и сестры, ему на бутерброды скинемся, или в обувной магазин его сводим, уважим праведника…
Позаимствованной на время у Мумбы-Юмбы-Тумбы пастве я отвесил земной поклон, после чего был стянут со сцены лейтенантом и возвращен на лавочку, решать вопрос о «второй». Чуток подумав, мы эту идею похоронили, убрали остатки закуски и пустую тару в кулек и запихали его металлическому пингвину в глотку.
Помнится, когда я был помоложе, убирать за собой после разгула в общественном месте я не утруждался. Вернуть то веселое время — и бутылку бы я разбил, остатки пира разбросал в радиусе десяти метров, то, что осталось, запихал бы в липкий кулек и швырнул в прохожего. Окружающим бы заявил, что это сделано в знак протеста против политической программы жирондистов или агрессивной американской военщины, истоптавшей до полусмерти звездно-полосатыми пятками безвинный свободолюбивый Вьетнам, после чего долго трындел бы о своей деградации и умственном обнищании, о том, что в картину общего бардака я паскудно внес свою подлую лепту. Однако вид со всех ног улепетывающего пострадавшего прохожего со смачным пятном кетчупа на спине меня бы успокоил и умиротворил. Хорошо быть юным и дурным! Теперь я уже солидный человечек и буяню исключительно в закрытых помещениях.
Я попросил лейтенанта вывести меня из парка и указать путь к гостинице, дабы я не заблудился спьяну. Шило выразил готовность мне помочь, и мы пошли. На аллее нам попалась группа пьяной молодежи, которая пела под гитару. Эту песню я узнал: