И то сказать, всё как-то театрально выглядело: клипер, капитан этот опереточный, шут гороховый Пьер, да и второй тоже. Ненастоящее всё, как в кино. Как знать, не продолжение ли это хьюстонских декораций? Ну, была невесомость, пока летели, так что? Кажется, это и без полёта на Луну можно устроить. Ну, было что-то такое в тоннеле. Может, просто голова закружилась после болтанки или опять дури какой-нибудь в питьё всыпали. Холмы эти за стеклом… Но можно ведь и это устроить? Проекторы какие-нибудь лазерные-шмазерные. Фокус.
«Надо проверить», – сказал себе Вавил, намеренно разжигая злобу с таким расчётом, чтоб помогла делу, но не перехлёстывала.
Он сдержался, не побежал, по лестнице спустился спокойно. Чинно проследовал мимо барной стойки к выходу, дождался, пока сработает дверная автоматика и уедет в сторону зеркальная перепонка, и ступил в кессонный арочный коридор. Он делал это сто раз на Земле, в Хьюстоне. Откуда же озноб? Откуда это чувство силы? Точно как тогда, сразу после прилёта. Илья Львович припомнил вдруг: инструктора что-то такое говорили. При лунной, мол, тяжести нужно не ходить, а прыгать вроде кенгуру. Он попробовал, но приноровился не сразу, слишком потолки низкие. «Это ещё ничего не значит, – убеждал он себя, перемещаясь по тоннелю тягучими прыжками. – Фокусы, всё фокусы».
Опять не рассчитал, влетел в переборку между шкафами, но боли от удара не заметил. Скорее! В шкафах должны быть…
Шторка сдвинулась, перед нетерпеливым гражданином Луны открылось оранжевое нутро скафандра, похожее на глотку монстра или на разрезанную перчатку великана. Вавилов сунул голову в шлем, потом вспомнил – сначала ноги, – и вошёл в скафандр по всем правилам. В шкафу автоматически зажглось освещение, Вавилов увидал прямо перед собою пульт и, протянувши палец уже втиснутый в неуклюжую перчатку, нажал нужную клавишу. За спиной взвыли моторы, проворно пакуя человека в кокон, закуклили плотно, заботливо, с механической точностью. Один за другим защёлкнулись замки, загорелся зелёный огонёк – всё в норме, – и с треском ломающихся веток разжались стальные когти фиксаторов. Вавилов почувствовал, что больше его ничто не удерживает, глянул под ноги, переступил, щупая стену, но рука поймала пустоту. Он сделал по инерции ещё два шага, споткнулся на каменистой поверхности и каким-то чудом удержался на ногах. Кессон выплюнул одетое в оранжевую кожуру существо сразу же, как только установил, что с облачением покончено.
Илья Львович попробовал оглянуться, но не вышло – наушники сдавили голову, не пустили. В них ритмично шорхали и хрипели волны, а в промежутках между приливами и отливами что-то шумело на грани слышимости, как ветер в каминной трубе. «Это я. Моё дыхание, – сообразил Вавилов. – И кровь шумит. На тренировках не было слышно, потому что бухтел в уши инструктор. Так хотелось, чтоб он заткнулся!.. Ну вот оно – молчание».
– Молчание! – крикнул Вавилов, подняв взгляд от неправдоподобно чёткой, изломанной камнями собственной тени к горизонту.
Крик пропал даром, пустота сглотнула его без остатка. Илью окатило холодом, он попятился, разворачиваясь, но секундный страх тут же прошёл. Ярко освещённая ячейка кессона была рядом, на расстоянии вытянутой руки. Тень на камнях – от этого желтоватого света, а холод от системы климатизации, он и на занятиях был. Со скафандром всё в порядке. Вавилов потрогал шероховатую стену, но, естественно, ничего сквозь перчатку не почувствовал.